Как ей было чувствовать себя здоровой и сильной, если она была беспомощна и ждала пыток? С каждой минутой ей становилось все холоднее. «Вода каплями стекала по стене, – позднее описывала она свою темницу, – как будто плакала». Она присела на самый край койки и свернулась калачиком, пытаясь согреться. Чему быть, того не миновать, повторяла она, стараясь успокоиться.

Сквозь окошко донеслась церковная музыка. Было воскресенье, у поляков день Господень.

Мысленно воспроизводя события последних дней, Реня слышала какой-то гул в голове. Сто́ит ли вообще жить, если жизнь наполнена такими страданиями? Она испытывала чувство вины от осознания того, сколько людей ждут ее помощи, ждут ее возвращения из Варшавы с деньгами. По крайней мере, она оставила Меиру и Саре адрес их соратницы Ирены Адамович, в случае необходимости они смогут с ней связаться. Потом Реня заставила себя прекратить думать, особенно о товарищах. Кто знает, вдруг кто-то через стену читает ее мысли. Все возможно.

* * *

Конец дня. Девушек вывели из камер и велели забрать вещи – знак того, что сейчас их еще расстреливать не собираются. Гестаповец повел их на улицу, «как собак на поводке», держа за цепи, прикрепленные к наручникам. Реня вспомнила: однажды она видела, как какой-то молодой человек расстрелял целую семью, которую вели таким же образом. Прохожие глазели на них. Немецкие дети швыряли в них камнями. Гестаповец усмехался.

Они подошли к высокому зданию. Главный корпус тюрьмы. Маленькие окна были забраны толстыми металлическими прутьями. Железные ворота отворились с громким скрипом. Охранники отдали честь гестаповцу. Ворота закрылись за ними. Сняв с девушек наручники, гестаповец отдал их надзирателю и что-то шепнул ему на ухо, после чего ушел. Реня почувствовала себя немного лучше. Пока гестаповец был рядом, ее захлестывал страх.

Служащий записал их данные: внешность, возраст, место рождения, место ареста. Их снова заперли в камере, но на этот раз вместе.

В восемь часов надзиратель открыл дверь. Две молодые тощие девицы вручили им по тонкому ломтику темного хлеба и кофе в солдатских кружках. Реня и Ильза приняли еду, дверь снова заперли. Девушки не ели весь день, но не могли притронуться к еде. Кружки были мерзкими, хлеб – несъедобным.

Понимая, что отсюда не убежишь, они, обнявшись, стали обсуждать возможности самоубийства. Ильза не сомневалась, что не выдержит пыток, расскажет все: кто она, у кого жила.

– Они меня убьют, и это будет конец всему.

Реню это не удивляло: Ильза была молода и неопытна. Хватит ли девочке силы воли, чтобы молчать? Она объясняла Ильзе: если та заговорит, будет много других жертв.