На заре становления Израиля, когда складывалась нация, политики оказывали влияние на то, как следует излагать миру историю Холокоста[851]. Когда пережившие Холокост евреи начали прибывать в ишув (еврейская община Палестины) в середине и конце 1940-х годов, рассказы о бойцах гетто были очень популярны в левых политических партиях. Информация об антинацистской деятельности была выигрышнее, чем просто описание чудовищных страданий[852], она помогала поддерживать престиж партий и призывала бороться за новую страну. Так же как Рене, многим женщинам – бойцам гетто предоставляли всевозможные трибуны – и они много выступали и писали, – но порой их слова подвергались редактуре в соответствии с партийными требованиями, поскольку некоторые выжившие обвиняли ишув в пассивности, в том, что он не оказывал должной поддержки польским евреям. Именно тогда Хана Сенеш стала символом. Хотя она так и не исполнила своей миссии, если не считать поддержки боевого духа, история о том, как она уехала из Палестины в Венгрию, чтобы там принять участие в борьбе, должна была свидетельствовать о том, что ишув играл активную роль в помощи евреям Европы.
Вскоре после этого, как объясняют ученые, первые израильские политики попытались создать разграничение между европейскими и израильскими евреями. Евреи Европы, говорили израильтяне, слабы, наивны и пассивны. Некоторые сабры, то есть евреи, родившиеся в Израиле, называли вновь прибывающих «мылом», основываясь на слухах, что нацисты варили мыло из трупов убитых ими евреев. Израильские же евреи, по их собственным представлениям, напротив – новая, сильная волна. Израиль – это будущее; Европа, более тысячи лет служившая колыбелью еврейской цивилизации, – прошлое. Память о бойцах Сопротивления – евреях Европы, бывших какими угодно, но точно не слабыми, – стиралась, чтобы усилить негативный стереотип.
История Сопротивления все больше уходила в забвение. Через десять лет после войны люди были готовы слушать о концентрационных лагерях, и эта национальная травма вызывала общественный интерес. В 1970-х политический ландшафт сместился, и на смену рассказам о примерах личного героизма пришли истории «обыденного сопротивления». В начале 2000-х участница восстания в Варшавском гетто Пнина Гриншпан (Фример) была приглашена в Польшу для получения награды. Она стояла на сцене уязвленная, безразличная. «Почему я должна ехать в Польшу, чтобы получить награду? – спрашивает она в одном документальном фильме, вспоминая, что когда-то