Когда кончится война, будет ли у меня место, которое я смогла бы назвать своим? Кто придет на вокзал встретить меня? С кем я смогу отпраздновать свободу? Для меня не будет шествий в честь возвращения домой, не будет даже времени, чтобы погоревать о погибших. Если я останусь жива, куда мне возвращаться? Мой дом и мой город стерты с лица земли, все жители убиты. Моя ситуация была не такой, как у тех, кто меня окружал. Я была еврейкой и женщиной[875].

Когда кончится война, будет ли у меня место, которое я смогла бы назвать своим? Кто придет на вокзал встретить меня? С кем я смогу отпраздновать свободу? Для меня не будет шествий в честь возвращения домой, не будет даже времени, чтобы погоревать о погибших. Если я останусь жива, куда мне возвращаться? Мой дом и мой город стерты с лица земли, все жители убиты. Моя ситуация была не такой, как у тех, кто меня окружал. Я была еврейкой и женщиной[875].

Фая получила медаль от советского правительства, но вынуждена была сдать оружие. Лишенная чувства защищенности и осознания себя как личности, она решила записаться в Советскую армию и продолжить борьбу в Югославии, но по дороге на призывной пункт встретила похожего на еврея офицера, который убедил ее прекратить рисковать жизнью. Фая стала правительственным фотографом в Пинске. Теперь у нее появилась возможность найти след своих выживших братьев: доступ в поезда и кабинеты должностных лиц обеспечивала ей медаль. Через одного из братьев она познакомилась с Моррисом Шульманом, партизанским командиром, которого однажды встречала в лесу и который знал ее семью с довоенных времен. Некоторые из выживших женщин идеализировали покойных отцов и прилагали большие усилия, чтобы завести близкие отношения[876], но Фая и Моррис влюбились друг в друга сразу же, и ради Морриса Фая отказалась от многих других предложений. «Мы ощутили потребность немедленно подарить друг другу всю ту любовь, какая в нас еще оставалась»[877], – вспоминала она.

Хотя они были относительно состоятельной советской парой, жизнь в «свободном от евреев» городе Пинске была для них слишком гнетущей. В ходе многочисленных и опасных путешествий они изъездили Европу вдоль и поперек – одна пара из миллиона таких же перемещенных лиц, которые бороздили континент; их насильно поместили в один из лагерей беженцев, который напомнил Фае гетто. Вскоре после этого они вступили в «Брихý» – подпольную организацию, которая нелегально переправляла евреев в Палестину, где по-прежнему существовали квоты для иммигрантов. Но у Фаи был ребенок, и она жаждала безопасности. Они с Моррисом сменили курс и провели остаток жизни в Торонто, сделав карьеру и вырастив детей. Фая не один десяток лет выступала перед публикой, рассказывая о своем военном опыте. «Порой тот ушедший мир я ощущаю как более реальный, чем нынешний»[878], – писала она. Какая-то часть ее существа так и осталась вросшей корнями в ее утраченную вселенную.