«Все, что я делала, я делала, чтобы умереть, но я выжила. – Таков был рефрен воспоминаний Цивьи. – Судьба распорядилась, чтобы я осталась жива, и ничего другого мне не остается»[911]. Несмотря на свою победоносную жизнь, Цивья терзалась чувством вины[912]. Она могла спасти больше людей, сделать больше, что-то успеть сделать раньше. Угрызения совести, начавшие мучить ее в Варшаве – из-за упущенных возможностей, из-за потери товарищей, – никогда не ослабевали, напротив, они усилились из-за того, что сама она выжила. Почему мне это удалось? – этот вопрос неотступно преследовал ее.

Еще одной константой жизни Цивьи было пристрастие к сигаретам. Курение и угрызения совести пожирали ее изнутри, у нее развился рак легких, и, невзирая на все старания работать как всегда, она умерла в 1978 году в возрасте шестидесяти трех лет. По распоряжению Антека на ее надгробии написано только имя. «Цивья – это целый институт», – объяснил ее сын. Никаких других слов не требовалось[913].

Без нее хрупкое существование, которое заново построил Антек, развалилось. Он не хотел жить в мире, где не было Цивьи. Вопреки запрету врачей стал пить. «Он намеренно приближал смерть», – говорила Эяль[914]. Несмотря на все его обаяние и легкость характера, призраки преследовали и его, он не мог отпустить прошлое, корил себя за то, что не сумел спасти родных, и сожалел о некоторых решениях, которые принял во время войны. Он не переставал вспоминать убийство предполагаемого осведомителя. А что, если тот человек был невиновен? Со временем раскаяние терзало его все острее – «словно лава вырвалась из-под земли и ударила мощным фонтаном»[915], – говорил он, размышляя о том, как переплелись его прошлое и настоящее. Руководить восстанием Варшавского гетто, а потом собирать фрукты в кибуце – нелегко было принять такой ход жизни. Многие бойцы так и не нашли себя после того, как в двадцать с небольшим получили в высшей степени драматичный и травматичный военный опыт[916]. Антек пережил Цивью на три года: он умер в такси по дороге на церемонию, устраивавшуюся в ее честь.

«Цивья была ветвью, а Антек – стволом, – сказала Яэль. – Если ветка сгибается, ствол падает, каким бы крепким он ни казался на вид»[917].

* * *

Израиль был трудной средой обитания, но и для польских бойцов Сопротивления жизнь в послевоенной Польше, десятилетиями управлявшейся из СССР, нельзя было назвать легкой. В обстановке всеобщей слежки и страха любой, кто сотрудничал с Армией Крайовой во время войны, считался «польским националистом» и, следовательно, противником советского режима, а посему находился в смертельной опасности[918]. Многие поляки, которые помогали евреям, скрывали свои героические деяния из страха оказаться в новом государстве «не на той стороне». Одна полька, прятавшая еврейскую семью, уехавшую впоследствии в Израиль, вынуждена была попросить их не присылать ей подарков в посылках, на которых стоит изображение израильского флага, потому что это вызывало подозрения у соседей[919].