Своего сына она назвала Цви в честь Цви Брандеса.

В окружении Хайки не было выживших, с кем она могла бы разделить воспоминания или даже пофантазировать о мести. Друзей у нее было крайне мало. (Большинство членов кибуца говорили по-венгерски.) Кроме того, бывшая подруга Бенито тоже жила рядом. Хайку послали работать на птицеферме, а вовсе не продолжать образование, чтобы получить ученую степень, как мечтала она. Важная работа предназначалась мужчинам. Ее карьерные цели – цели свободного и смелого ума – превратились в зыбкие иллюзии.

Хайка выяснила, что одна из ее сестер жива, это придало ей надежду и некоторую стабильность. Но затем глава «Юного стража» решил, что Бенито, который по-прежнему работал по оказанию помощи беженцам, должен вернуться в Европу. Хайке предлагалось отказаться от всех утешений, которые она наконец нашла для себя, и вернуться на пропитанный кровью континент, с которого едва спаслась.

Долго она там оставаться не смогла и вернулась в Израиль, чтобы родить своего второго сына, Авиху, ставшего ученым. Она страдала от тяжелой послеродовой депрессии, неделями не могла встать с постели, отказывалась от лекарств – боялась, что ее хотят отравить, – и была принудительно госпитализирована. Впоследствии о ее болезни никто не заикался – это было табу.

Вернувшись в кибуц, Хайка все больше отдалялась от своих бендзинских друзей и не могла найти выхода своим талантам. Потом, во время третьей беременности, ее дневники были использованы без ее разрешения в статье, критиковавшей руководство «Юного стража», что снова поставило ее в центр жарких споров и заставило справляться с внутренним конфликтом между собственной правдой и преданностью движению. После родов она опять впала в депрессию и оказалась в больнице. В качестве психотерапии Хайку заставляли говорить о пытках в гестапо. Травмированная таким вторжением в психику, она отказалась от дальнейшего лечения.

У Авиху сохранилось много счастливых воспоминаний о матери, но помнит он также и эпизоды, когда она сидела молча, безучастно, обмотав голову полотенцем. Она выжила и чувствовала себя обязанной исполнить роль, которую предначертали ей в «Юном страже»: рассказать людям о том, свидетельницей чего она оказалась. И в конце концов Хайка смирилась с тем, что «обречена на жизнь». После нескольких приступов еще более тяжелой депрессии она, в возрасте сорока двух лет, согласилась вернуться в больницу. Однажды вечером Хайка появилась в детском доме кибуца в длинном пальто; она пришла попрощаться.

На следующее утро, в апреле 1958 года, в пятнадцатую годовщину восстания в Варшавском гетто, Хайка Клингер повесилась на дереве неподалеку от детского дома, где играли три ее сына.