Однако далеко не все разделяли тягу к такому послевоенному товариществу. Вероятно, потому, что всегда работала одна, что прожила бо́льшую часть Холокоста под маской, Бэля Хазан и после войны оставалась совершенно «отдельной», воспоминания свои большей частью держала при себе и создавала для себя новый мир. «Я воспитывала детей и погрузилась целиком в повседневную жизнь. По поводу своей личной истории старалась не распространяться, – писала она. – Я не хотела, чтобы мои дети росли под мрачной тенью Холокоста». Но эта личная история, конечно, «продолжала жить во мне с неослабевающей силой»[951].

В январе 1945 года, когда русские приблизились к Освенциму, где она работала в лазарете, Бэлю отправили с маршем смерти в Германию. В лохмотьях, босая, она шлепала по снегу три дня и три ночи без еды и воды. Каждого, кто сбивался с темпа, кто останавливался хоть на миг, кто наклонялся зачерпнуть снега, чтобы утолить чудовищную жажду, расстреливали на месте. Обочины той дороги были усеяны тысячами трупов. Выдававшую себя за нееврейку Бэлю, которая была тяжело больна, направили в один из вспомогательных лагерей Равенсбрюка, а потом в трудовой лагерь под Лейпцигом, где она добровольно вызвалась работать медсестрой и откуда сбежала, когда больных узников переносили в американскую зону. Ее воспоминания, написанные в 1945 году в один присест, открываются главой под названием «Маршем смерти – к жизни».

Американцы, которые не могли сдержать слез, глядя на ее истощенное тело, помогли Бэле добраться до Сионистского бюро в Париже, где она наконец сбросила «арийскую маску» Брониславы Лимановской; годы опасной конспирации наконец остались позади. Там она познакомилась с солдатами еврейской бригады из Палестины, вместе с которыми перебралась в Италию. Один из них, журналист Хайм Зельшинский, взял у нее интервью и описал историю ее жизни. В Италии Бэля провела три месяца, работала психологом: выслушивала душераздирающие рассказы сорока трех девочек от шести до четырнадцати лет, главным образом живших в семейных партизанских лагерях. Их группа называлась «Группой Фрумки»[952] – в честь Фрумки Плотницкой, которую посмертно наградили польским орденом Креста[953].

(Так же и белостокская связная Хася организовала детский дом в Лодзи, где, не имея специального образования, опекала разношерстное собрание из семидесяти трех травмированных еврейских сирот[954], прятавшихся во время войны в монастырях, в домах у поляков, на партизанских базах, на советской территории, в лагерях смерти, в шкафах, в лесах. Спустя годы некоторые тогдашние «воспитатели» задавались вопросом: правильно ли было менять место и образ жизни тех детей, и без того травмированных, мечтавших хоть о какой-нибудь стабильности, жаждавших стать частью семьи, а не народа? Но, по словам Хаси, в то время в Польше опасались за безопасность этих детей и их защитников и считали морально неприемлемым позволить считаным осколкам польского еврейства ассимилироваться и перейти в христианство. Более двух лет длилось «путешествие» Хаси с ее сиротами, но они добрались-таки до Палестины, и она всю жизнь поддерживала с ними связь.)