В брешах не слышали этих криков. Цитадель далеко, почти в миле в обход озера, и надо выждать еще несколько минут, прежде чем посылать гонца. Пиктон не торопился. Он слышал, как пробило одиннадцать, когда первые из его молодцов взбирались на парапет, и теперь ждал, прислушиваясь к шуму битвы, чтобы знать наверняка: победили они или изрублены в куски. Он услышал крики «ура!», привстал в стременах, издал победный клич и повернулся к адъютанту:

– Скачи! – Повернулся к другому штабному офицеру, с размаху хлопнул по спине. – Мы ему показали, черт возьми! Мы взяли цитадель! – Он хохотнул, представляя, как воспримет весть Веллингтон.

Через брешь может провести ярость, голая страсть; однако не помешает и идея. Это была жалкая идея, почти безнадежная, она заслуживала эпитета «отчаянная», но больше Шарпу не за что было ухватиться, и он смотрел на равелин, так заманчиво простирающийся перед третьей, неопробованной брешью. Бессмысленно бежать под градом картечи по его плоской клиновидной поверхности – французские канониры играючи сметут тебя огнем. Однако третья брешь – самая новая, французы не успели наставить в ней ловушек, и Шарп сквозь клубящийся дым видел: рогатка там, наверху, короткая. Справа остался проход, в который могут ворваться три человека одновременно, и единственная загвоздка – как туда попасть. По рву не дойти. Там по-прежнему полыхает пламя, и единственный путь лежит через равелин. Надо взобраться на него, перебежать на другую сторону и спрыгнуть в ров, причем бежать нужно по краю равелина, над самым огнем, где клин сужается и роковой путь короче всего.

Он не имеет права вести туда роту. Это – «Отчаянная надежда», рожденная безысходностью и вскормленная гордостью, это – для добровольцев, для глупцов. Шарп знал, что не обязан так поступать, но он не хотел получить роту просто в наследство. Он подождал, пока ярость последней атаки во рву затихла и перед брешами наступило что-то вроде перемирия. Покуда британцы тихо сидят за равелином, французы их не трогают. Только когда солдаты выбегают на свет, к брешам, пушки изрыгают пламя и картечь. Шарп слышал, как в темноте, на гласисе, отдаются приказы. В атаку устремляются последние резервы дивизии. Настало время испробовать свою идею, отчаянную идею, основанную лишь на том, что равелин к краю сужается.

Шарп повернулся к солдатам, вытащил палаш – лезвие сверкнуло, со свистом рассекая воздух, – и указал в огонь:

– Я иду туда. Еще одна атака, последняя, и все кончится. Никто не пробовал пробиться через центральную брешь, и я иду туда. На равелин, в ров. И я наверняка переломаю ноги к чертям собачьим, потому что там нет ни лестниц, ни мешков с сеном, но я иду туда.