– Сэр! – Харпер встряхнул его. – Сэр!
– Черт!
– Сэр! – Харпер тянул Шарпа за плечо, поворачивал к себе.
– Черт!
– Сэр! – Харпер похлопал его по плечу. – Сэр.
Шарп прислонился к стене, запрокинул голову, коснулся затылком камня. «О господи». Он задыхался, правая рука бессильно повисла, мостовая под ногами была в крови. Шарп взглянул на истерзанное тело артиллериста:
– О господи! Он сдавался.
– Это уже не важно. – Харпер очнулся первым – топор разлетелся от смертоносного удара – и с благоговейным ужасом наблюдал, как убивает Шарп. Теперь он успокоил товарища, утихомирил; видно, как к тому возвращается рассудок. На городских же улицах разгоралось безумие.
Шарп сказал спокойно, без всякого чувства:
– Мы взяли город.
– Да.
Шарп снова припал затылком к стене, закрыл глаза. Чтобы пройти через брешь, пришлось победить немыслимый страх, и страх этот прогнал все чувства, кроме гнева и ненависти. Все человеческое пришлось отбросить – все, все, кроме жгучей злобы. Лишь она одна может преодолеть непреодолимое.
– Сэр? – Харпер держал Шарпа за плечо. Никто не мог бы сделать этого, думал Харпер, никто, кроме Шарпа, не провел бы солдат через высшую точку смерти. – Сэр?
Шарп опустил голову, открыл глаза, взглянул на трупы. Он удовлетворил свою гордость, пронес ее через брешь, и она успокоилась. Он посмотрел на Патрика Харпера:
– Я хотел бы играть на флейте.
– Сэр!
– Патрик?
– Тереза, сэр. Тереза.
Боже праведный! Тереза!