Руслан Остапенко 1926 года рождения. Фронт, на который он попал мальчишкой. А когда война кончилась, то выяснилось — он ничего не умеет. Незамеченным пройти тишину переднего края, прихватить «языка»… В мирной жизни это умение не могло пригодиться разведчику Остапенко.

И он пошел в геологическую партию, помощником бурильщика. Нехитрое дело, — для этого надо две руки и две ноги. А на войне ему повезло, он ничего этого не потерял.

В Саяк Остапенко приехал с первой колонной машин в 1950 году. И постепенно, ступенька за ступенькой, — помощник, а потом буровой мастер, старший мастер, технолог по бурению, старший техник-геолог, старший геолог, начальник партии. Это не выписка из трудовой книжки — это судьба человека. Сперва Остапенко пошел к геологам просто потому, что человек должен каждый день обедать. Но сколько лет миновало с тех пор? А он по-прежнему в Саяке. В 1962 году закончил заочно Всесоюзный политехнический институт. Был разведчиком и остался разведчиком, только с другим уклоном.

Мы с ним снова ехали в машине, и каменистая дорога возобновила обстрел кузова. По обеим сторонам толпились не пуганные пока взрывами заснеженные холмы.

Остапенко рассказывал мне о Николае Ивановиче Наковнике, с чьим именем безраздельно связан Саяк, о том, с какими трудностями их маленький отряд тогда, ранним летом 1930 года, сюда добирался. И не добрался бы, если бы не старик казах по имени Сейкумбай, сам родом саякский, он постоянно зимовал здесь, а летом откочевывал: под Балхашом не было корма для скота. Сейкумбай согласился быть у них проводником. Говорят, внуки его живут в Балхаше и в Караганде. И еще Остапенко показывал мне издали древние выработки: наши отдаленные предки уже добывали руду и знали, как взять из нее металл.

Мы ехали прямо на закат.

Широкая багровая полоса над Саяком была похожа на отсвет пламени в конверторах, в которых на Балхаше плавят медь.

1966

ЛУНУ С НЕБА

ЛУНУ С НЕБА

Под вечер повалил густой снег — и на всю ночь. Он не переставал и утром. Ветер с озера безуспешно пытался разметать сплошной белый заслон за моим окном на четвертом этаже у парка, наискосок от гостиницы, и прочесывал длинную прямую улицу, которая вела вдоль решетчатой ограды.

Когда, одевшись, я спустился вниз, Эля в пустом и сумрачном вестибюле стряхивала снег с пальто.

Она появилась в гостинице дней пять назад. Приехала устраиваться в Балхаше на работу. Эля, а полностью — Эвелина, у нее мать полька. Все это становилось известно с первого знакомства — нечто вроде устной анкеты, заполненной не по необходимости, а вполне добровольно и даже с готовностью.