От этой новости от щек Генриха отхлынула последняя кровь.

– Нет, – простонал он. – Только не Джон.

– Его имя стоит здесь, государь, – произнес Маршал.

– Нет. Нет.

Сокрушенный Маршал не знал, что сказать. Было известно, что Джон отъехал рано поутру, прихватив с собой имущество и немногих соратников, признававших его господином.

– Маршал! – прохрипел король.

– Государь?

– Обыщи все комнаты. Джон где-то в замке, я знаю.

Что хуже, подумал Маршал: быстрый, решительный удар или тот, который постоянно оттягивают? Выбора не было.

– Государь, его нет. Я лично видел, как он уехал.

Обрамленные красными кругами глаза Генриха наполнились слезами.

– Ты не остановил его?

Маршалу пришлось солгать, иначе не получалось:

– Я не смог, государь. Он велел мне не вмешиваться.

– Он поехал к Ричарду?

– Полагаю, так, сир.

– Ах, Джон…

С потрескавшихся губ Генриха сорвался вздох, долгий, похожий на свист.

Преданный любимым сыном, король утратил волю к жизни. Отказываясь от пищи и воды, он то проваливался в забытье, то приходил в себя. Во время кратких периодов бодрствования он проклинал час, когда родился на свет, и своих сыновей. Один раз он попросил отнести его в церковь, где исповедался в грехах и получил отпущение. В таком состоянии король пробыл еще три дня. Никто не знал, когда наступит конец. Маршал посылал Ричарду письма, сообщавшие о том, что его отец на пороге смерти, но ответа не было.

Измученный постоянным бдением рядом с Генрихом, удивленный тем, как долго немощное тело короля ведет заранее проигранную битву со смертью, поздно вечером пятого июля Маршал оставил его на попечение слуг. Де Краон и прочие были уже в постели. Уильям спал крепко и проснулся посвежевшим, в хорошем настроении. Но окружающая действительность вскоре обрушилась на него.