Стоявший рядом Бенкендорф словно бы не заинтересовался ни фамилией офицера, ни реакцией девушки. На его лице не отобразилось и тени любопытства. Сославшись на неотложные дела, он поспешил ретироваться.

— Глеб Белозерский — ваш родственник или однофамилец? — с пристрастием расспрашивала нового знакомого Майтрейи.

— Глеб мой родной брат! А вы, очевидно, с ним познакомились в Париже? Ведь он безвыездно там поселился.

— Отнюдь нет, — возразила индийская принцесса. — Ваш брат здесь, и даже должен быть на этом балу.

— Глеб в Царском? Вот новость!

Однако эта новость меркла для него перед более удивительным открытием — перед девушкой, которая так легко, не приложив никаких усилий, встревожила его сердце. Впрочем, она с такой же легкостью привлекала к себе все сердца и взгляды. Пару со всех сторон уже обступали важные особы, блестящие кавалеры, желавшие непременно танцевать с той, которую единогласно назвали «самой красивой дебютанткой бала».

— Разрешите вас пригласить на следующий танец, — опередив всех, воспользовался моментом драгунский офицер.

Майтрейи не торопилась с ответом. Сперва она огляделась по сторонам, словно искала кого-то, и на ее лице отобразилось нескрываемое разочарование.

— Хорошо, — согласилась она и тотчас предупредила: — Но только один танец…

Бал, который грезился девушке в мечтах, с самого начала обманывал ее ожидания. Правда, она была польщена вниманием со стороны государя и своим ошеломительным успехом. Однако кавалер, с которым мечтала встретиться Майтрейи, увы, до сих пор не появился на балу. Отсутствие Глеба начинало ее тревожить всерьез. Девушка уже собралась спросить Элен, что та думает по этому поводу, но виконтесса была так занята своими старыми знакомыми, что им вряд ли бы удалось перемолвиться словечком.

Объявили французскую кадриль. Штабс-капитан Белозерский протянул принцессе руку в белой перчатке. Снова оглядевшись по сторонам, Майтрейи едва коснулась пальцами его руки и вдруг почувствовала жар, проникший сквозь две перчатки — партнера и ее собственную. Девушка вздрогнула и впервые посмотрела Борису прямо в глаза. Она отметила про себя их необычный изумрудный цвет. «А у Глеба глаза обыкновенные, серые…»

Прапорщик Андрей Ростопчин не терял времени зря. Он не давал прохода приме Неаполитанской оперы. Будучи человеком беспечным и избалованным, он привык добиваться своего упорно и настойчиво, не останавливаясь ни перед чем. Когда синьора Сильвана Казарини, после танца с его другом Борисом, отказалась от вальса-мазурки с таким искаженным лицом, словно у нее вдруг разболелись зубы, он не смутился и принялся трещать о красотах Италии. Поведал, что его «бедолага» брат недавно лечился в нервной больнице на Капри, затем ни с того ни с сего перепрыгнул к «бож-ж-жественному» Ренессансу, и в частности к «бож-ж-жественному» Караваджо, две картины которого имелись в коллекции его покойного батюшки. Дальше его болтовня лилась уже без запинки, без толка и без смысла, по обыкновению. Каталина не слушала. Она следила за Борисом, и от ее внимания не ускользнуло, что тот, едва смолкла музыка, ринулся к красивой смуглой незнакомке и чуть ли не вырвал ее из рук кавалера. «Вот, значит, как! — Она задыхалась от возмущения. — Со мной он холоден и саркастичен, якобы блюдет верность покойной Лизе, а за первой встречной юбкой бегает, как пришпиленная собачонка!»