- Уже немного,’ сказала она. - Возможно, нам следует вернуться в палатку. Мой муж будет гадать, что со мной сталось.

- ‘Подождите! - сказал Макори. - Есть еще кое-что. Это правда, что вы отправились в Европу под прикрытием и несколько месяцев жили среди врагов?

- ‘Да.

- Тогда я действительно хотел бы поговорить с вами об этом.

- Не знаю, что я могу вам сказать. Я имею в виду, что вы сражались с чиндитами. И я ничего не знаю о войне в джунглях и лесах, не говоря уже о Мау-Мау.

– Да, но вы знаете, как маскироваться под кого-то-и подо что-то, чем вы не являетесь. Вы знаете, каково это-быть одному, окруженному врагами. Никто другой в Кении не знает этих вещей, и, возможно, вы знаете то, чего не знаю я ... то, что может сохранить мне жизнь. - Он сделал паузу. - У меня есть сын, Джейкоб. Я хочу, чтобы у него был отец, когда он вырастет.

Шафран улыбнулась. – Конечно, я буду рад помочь всем, чем смогу.

- Тогда начните с патрулирования со мной и моим подразделением. Просто обычная прогулка по лесу.

- А-а ... Я думала, вы просто спрашиваете совета.

Шафран вздохнула и нахмурилась. Ее мгновенная, бездумная реакция на предложение Макори была адреналиновой вспышкой возбуждения. И теперь она боролась с тем, что беспокоило ее с тех пор, как она столкнулась с Конрадом: осознание того, что острые ощущения от погони и опасность для ее жизни взволновали, а также напугали ее. Герхард вышел из войны, не желая больше ни с кем воевать, пока необходимость не вынудила его сделать это. Но Шафран была другой - близость смерти заставляла ее чувствовать себя еще более живой. Она была зависима от этой опасности, она больше не могла отрицать этого. Но теперь под угрозой оказалась не только ее жизнь.