Ветер пахнет фиалками,

Травы светятся росами,

Всё вокруг пробуждается,

Озаряется розами.

И певец из-под облака

Всё живее и сладостней,

Соловей нескончаемо

С миром делится радостью:

– Как ты радуешь, Родина,

Красоты своей радугой,

Так и каждый работою

Должен Родину радовать…

– Не надо песен, – скромно запротестовал Капказ-батоно. – Я давно уже не посещаю поэтический Олимп, – разъяснил он мне, а уже помощнику приказал: – Переходи на прозу, время не ждёт.

– Но ведь нельзя без трепета и восхищения не склонить голову перед вышеизложенным элегическим слогом вашего, еще семинаристского, мышления, – как бы оправдался помощник и обратился ко мне: – Итак, черновая повседневная работа прежде всего, поэтому завтра соберем митинг волонтеров, и ты, Блуд, – как к равному обратился штабист ко мне, – выступишь с саморазоблачительной речью о собственных преступлениях перед народом и зверствах англичан на оккупированных территориях,а затем призовёшь весь наш сброд к бдительности и любви к Хозяину. После этого заклеймишь себя позором и отдашься на поругание толпы, как запутавшийся в сетях англичан лазутчик, а признав таким образом ошибки политической близорукости, вымолишь на коленях прощение, хотя вряд ли последнее тебе и удастся. Но для тебя выбора нет, поэтому подпиши признание с перечисленными мною именами сотрудничающих с тобою шпионов из числа твоих же друзей и вовсе тебе незнакомых, но неугодных нам лиц, – он протянул мне стопку мелко исписанных листов и дружески похлопал по плечу: – Полной гарантии не дам, но лет десять поражения в правах обеспечу, а там, глядишь, и своей смертью загнёшься.

Во мне вскипела вся англоязычная кровь, и, разрывая листы, я заорал:

– Никогда Дик Блуд не станет продажной сволочью и не станет пятнать доносами своё честное имя! Вот мой ответ, – и я неразумно запустил в усатого первым же подвернувшимся под руку предметом. Это было мое собственное чугунное ядро, которое не достигнув желанной цели, почти что лишило меня ноги, ибо злость удвоила мои истощённые силы.