– А в крайнем случае устроимся в НИИ. И по утрам возьмём себе за правило звонить: Как вы? Работаете? А мы снами делимся.

«Нет, – думал Мокашов, – он у исходной точки, так было и будет, и оттого, что у него порочный принцип: всё или ничего. Опять с нуля, без эволюции. Словно муравей, первобытно-ископаемый, такой, как и миллионы лет назад. И с ним не церемонятся».

– В ножки поклонятся, а в осадок выпадут разные петрофёдоровичи.

– Но я – бегемот среди слонов.

– Ты тот, кем себя чувствуешь. Слон, если разобраться, – тот же бегемот. Думаешь, ты – чистенький, а «сапоги», в том числе, и из-за тебя ушли. Выбил ты почву у них из-под ног…

«Не подходишь, уходи. А слониха все-таки полюбила его. Не слона, бегемота».

Делать все равно было нечего. Они пошли в разные стороны. Мокашов сначала вдоль фирменного забора. Последние дни были необычайно жаркими. Казалось, лето посылает свою прощальную улыбку. Но несмотря на жаркую погоду никто не надевал теперь рубашек на выпуск или сарафан, потому что теперь, в конце лета они считались неуместными.

«Все это условности, – подумал он, – кругом масса условностей».

Он вышел лесом к железнодорожной насыпи, устроился у дороги в кустах.

В стороне каркали вороны и беспрерывно, непонятно отчего кричали петухи, птичьи трели мешались с механическим стрекотанием кузнечиков. Было тихо при всём этом разнообразии звуков; тихо и жарко; и совсем нельзя было понять: сколько минуло времени: минуты или час?

Он смотрел на кустарник, карабкавшийся на насыпь. Его ежегодно вырубали, а он карабкается с неутомимой силой. Но всё равно его будут ежегодно вырубать, потому что здесь совсем не его место.

Левкович сказал: «Неважно где, важно как».

И это не верно. Важно и где, иначе станешь похожим на этот кустарник. Он давно уже говорил себе: не место ему здесь. Его натаскивают, пока он молодой специалист, присматриваются, ощупывают, как новенькую монетку, и, убедившись, что монета фальшивая, выбросят.

Он не подходит. «Это ясно, как дважды два. Во-первых, он тугодум и у него не хватает юмора. Он слишком серьёзен, и это невыносимо. Когда у других не выходит, они шутят. Нет, просто он – эгоист. Он не может делать для всех. Ему нужна этикеточка: сделал Мокашов.

А что он сделал по сути своей? Ровным счётом ничего. Его первое моделирование – дело рук Леночки, а идея «по краю Земли» – «сапогов». Для старта «по краю Земли» пока не хватает точности. Ну, скажем, это – наживное, точность придёт. Но не к нему. Он просто работник – «подай – поднеси», и не более того.

Всегда в нём жил этакий сквалыга – притворяшка, и, повинуясь его капризам, он вёл себя, как все, затем внутри него начинался счёт. Ушедшее просеивалось и становилось стыдно за хвастовство, зазнайство, досадные мелочи. Он скрёб каждое пятнышко на себе. За откровение расплачивался отчуждением. Иначе он не мог.