– Треугольник был. Ничего особенного. Невмывако позвони, покайся, из углов треугольника он – самый тупой. Но имеет преимущество, всегда на месте. Не падай духом. Хочешь представить положение хуже твоего? Всё как у тебя, но ты ещё потерял носки.

– И что? – устало спрашивал он тогда.

А Вадим продолжал в том же псевдожизнерадостном стиле:

– Написали ходатайство. Вспоминали твои заслуги и не могли вспомнить. Ни одного объекта не запустил, ни одной работы не закончил. Шучу. Чувствую, ты духом пал.

Потом он звонил Невмывако, и секретарь ответила: соединяю. В трубке молчали, но было слышно, кто-то дышал. «Говорить не хочет», – подумал он, представляя Невмывако, спрашивающего секретаршу: «Кто это? Мокашов? Придумайте что-нибудь».

Он подождал, осторожно повесил трубку на крючок, неторопливо вернулся к Славке. Но с этого момента появилась в его действиях особенная окраска, неизбежно всё перекрашивающая.

– Что? – спросил его Славка.

– Все, как было. Но я на этого психа наскочил.

– Ты о ком?

– С Невмывако говорил. Воронихин, наверное, умыл руки.

– Сейчас не время вмешиваться. Пройдёт чуть-чуть, и всё успокоится и снова станет на свои места.

– Так всё можно оправдать.

– А я не оправдываю. Только чего сейчас в петлю лезть? Баранов посылают вперёд, на горяченькое, а Воронихин – не дурак.

– Скучный он, и жене его скучно с ним.

– С такой не соскучишься.

– Это почему?

– Чего пристал?

– Скажи, Славочка, очень тебя прошу.

– Просто мне так кажется. Красивая женщина. Мужа не любит, зато всем нравится. Отчего скучать?

– С чего ты взял?