– Таков наш король, – вздохнул я.

– Поэтому завтра ты займешь свое место рядом с ним и будешь следить, чтобы он не совершал никаких необдуманных поступков.

– Но разве можно руками остановить ветер? – усомнился я.

– Если Владислав – ветер, то я – ураган, – ответил Хуньяди. – И ты сделаешь то, о чем я тебя прошу.

Глаза воеводы угрожающе блеснули. Мне стало ясно, что в таких щекотливых вопросах он не станет считаться даже с моей жизнью.

– Король не станет меня слушать! – отчаянно воскликнул я. – У него есть другие советники, к чьим словам он прислушивается гораздо охотнее.

– Значит, сделай так, чтобы твои слова звучали громче и убедительнее остальных! – отрезал воевода. – Не забывай, что ты присягнул всегда и везде оберегать короля. В том числе и от него самого!

Я понимал опасения Хуньяди и знал, что они вызваны не только горячей привязанностью к королю, но и практическими соображениями – без Владислава крестовое воинство не выстоит в битве.

– Сделаю все, что в моих силах, – выдохнул я.

Мы вышли на окраину лагеря. Вдалеке по-прежнему горели мириады османских огней. Воевода указал на них и произнес:

– Вон там расположились сто тысяч турок, которые завтра хлынут сюда, словно воды реки. И чтобы победить, нужно сделать гораздо больше того, на что способен каждый из нас.

Я поравнялся с воеводой и твердо произнес:

– Клянусь, пока я рядом, Владиславу ничего не угрожает.

Воевода взглянул на меня, ухмыльнулся и похлопал по плечу.

– Я знал, что смогу на тебя положиться. Ты никогда еще не подводил меня, уверен, не подведешь и сейчас.

Воевода заложил руки за спину и вновь стал глядеть на чернеющие в ночи холмы, усыпанные желтыми огоньками.

– Ты мне так и не рассказал о своей тайне, – прищурившись, напомнил Хуньяди. – Я по-прежнему не знаю, кем ты был до того, как присоединился к моему войску.

Я открыл было рот, но воевода жестом остановил меня.

– У нас еще будет время поговорить об этом, но не раньше, чем мы водрузим свое знамя над султанским шатром.

Я скрестил руки на груди и, устремив свой взор на высокий холм, над которым развевалось белое с золотом знамя османского лидера, произнес: