По всей улице начали распахиваться двери домов, и женщины в фартуках бросились к графу, пытавшемуся встать. Крики женщин и громоподобные проклятья графа долетали до него и после того, как он вошел в тенистую дубраву.

Глава шестнадцатая

Глава шестнадцатая

Деревня Риддлсдаун

Гарри Хейзелтон

Овцы остались позади, и Гарри с Салливаном шли по пастбищу к зданию станции. Поле было исчерчено старыми плужными бороздами и коварными канавами. Салливан, шедший впереди, спотыкался и чертыхался, а раненая нога Гарри горела от боли, грозившей одержать над ним верх.

Однажды ночью в госпитале в Лакхнау его терзала боль в ноге и тяжесть в сердце, и он выругался вслух в темноту. К счастью, ординарец его не услышал. Тот бы явился сюда с лампой в руках, стал бы успокаивать. Для Гарри это стало бы позором, ударом по его гордости. Палата оставалась в полутьме, освещаемая лишь скудным лунным светом, пробивавшимся сквозь узорчатые ставни. Он стиснул зубы и решил молча терпеть до утра. На следующий день он собирался попросить Кардью Уортингтона принести бутылку скотча. Услышав шорох за дверью, Гарри сел в постели. Вскоре до него донеслось шлепанье босых ног. Кто-то хочет войти в палату, а он совершенно беспомощен. – Кто там? Лунный свет выхватил в темноте дверного проема фигуру невысокого смуглого человека в небрежно замотанном тюрбане. – Это я, сахиб. Уборщик. – Что тебе нужно? – Хочу помочь вам избавиться от боли. Гарри почувствовал себя униженным и разозлился. – Уходи. Убирайся! – Я могу помочь. Гарри знал, что будет дальше. Парень предложит ему запретный опиум. Он почти желал принять это предложение и позволить боли и скорби раствориться в облаках ароматного дыма. Нет. Он еще не настолько низко пал в своих мучениях. У него еще оставалась гордость. – Уходи. Мне не нужна твоя помощь. – Это просто слова, сахиб. Всего лишь слова. Я научу вас словам. – Не понимаю. – Мантра, изгоняющая боль. – Ты не сможешь изгнать мою боль словами. – Вы сможете сами изгнать свою боль, сахиб. Повторяйте эти слова много-много раз, и потом наступит утро, а утром все становится лучше.

Однажды ночью в госпитале в Лакхнау его терзала боль в ноге и тяжесть в сердце, и он выругался вслух в темноту. К счастью, ординарец его не услышал. Тот бы явился сюда с лампой в руках, стал бы успокаивать. Для Гарри это стало бы позором, ударом по его гордости. Палата оставалась в полутьме, освещаемая лишь скудным лунным светом, пробивавшимся сквозь узорчатые ставни. Он стиснул зубы и решил молча терпеть до утра. На следующий день он собирался попросить Кардью Уортингтона принести бутылку скотча.