Во многих случаях политика была прикрытием для личной вендетты и семейных сшибок. Правый террор в основном был направлен против тех, кто совершал насилие над священниками и заводчиками еще в тридцать четвертом году: руководителей профсоюзов, известных антиклерикалов, республиканских мэров. А заодно «на прогулку», как тогда выражались, прихватывали механиков, мясников, врачей, строителей, парикмахеров, разнорабочих. И не только мужчин. Убирали анархистских жен, ставших учителями при республиканском режиме. Законом здесь и не пахло, но попробуй остановить беззаконие, когда ненависть и напор захлестывают.

Если же говорить об отребье левого толка, то, несмотря на расклейки в Малаге, которые Гарольд видел своими глазами и которые призывали отщепенцев прекратить насилие и не бросать тень на их политические и профсоюзные организации, то их мишенью были вышедшие на пенсию офицеры гражданской гвардии, католики и богачи, а точнее, те, кого они считали богачами. Их дома грабили, их имущество ломали, и подчас эта перспектива пугала представителей среднего класса больше, чем вероятность физической расправы.

Шлоссы за себя не боялись. Они полагали, что их как иностранцев не тронут. Они ко всему этому не имели отношения. Смерть – это то, что происходило не в их деревне, не в городской юрисдикции, не на глазах у людей. Насилие в сельской местности – против местного жителя, получавшего смертельную пулю, – совершалось скрытно, хотя все знали об этом. И, поскольку ты этого не видел, все шло своим чередом. Не странно ли, думала Олив, жить, когда рядом происходит такое? Как можно знать об этом и не уезжать?

Она давно уже перестала слушать Би-би-си как источник фактов: они предлагали малоправдоподобный гибрид информации из Мадрида и Севильи, сложенный вместе и поделенный на взгляд из Лондона. А из официальных республиканских радиостанций лился бесконечный поток победных реляций, выглядевших не слишком убедительно на фоне реальных событий. Радиочастоты Гранады и других северных городов почти не прослушивались – волны не могли прорваться сквозь горы на юге.

Радиостанция Малаги постоянно распространяла опровержения, слухи и легенды, а также призывы республиканцев вооружаться и объединяться, чтобы строить новую Испанию, свободную от фашистов. А вот севильское радио пугало националистическими инвективами. Днем в эфире чередовали музыку и частные объявления, как будто не было никакого противостояния. Зато ночью на радиоволны выходили повстанцы, и, даже с учетом напыщенности и милитаристского угара, Олив слушала их, чтобы уяснить для себя, как меняются настроения в приютившей ее стране. Она слушала, как генерал Кейпо де Льяно, первым из военных в Севилье вышедший в эфир, вел свою неослабевающую кровожадную риторику с криками, что Испания поражена раковой опухолью, это армия неверных, и только их смерть будет означать, что опухоль удалена.