– Откройте, я требую! – приказала Екатерина.

Услышав повелительный тон, внушавший больше уважения и страха, чем голос самого Карла, кормилица подала Екатерине ключ. Но Екатерина в нем не нуждалась, она вынула из кармана свой ключ и быстрым поворотом отперла дверь в покои сына.

В спальне никого не было, постель не смята; борзая Актеон, лежавшая около кровати на медвежьей шкуре, встала, подошла к Екатерине и полизала ее руки цвета слоновой кости.

– Вот как! Он ушел из дому, – сказала королева– мать. – Я подожду.

В мрачной решимости Екатерина задумчиво села у окна, выходившего на луврский двор как раз против пропускных ворот.

Просидев два часа, недвижная и белая, как мраморная статуя, она наконец увидела, что в Лувр въезжает отряд всадников с Карлом и Генрихом Наваррским во главе.

Она сразу поняла все: Карл не захотел с ней препираться из-за ареста своего зятя, а просто увел его и этим спас.

– Слепец! Слепец! Слепец! – прошептала Екатерина и стала ждать.

Минуту спустя в Оружейной палате раздались шаги.

– Сир, хотя бы теперь, когда мы уже в Лувре, – говорил голос Генриха Наваррского, – скажите мне, почему вы увели меня и какую услугу мне оказали?

– Нет, нет, Анрио! – смеясь, ответил Карл. – Когда-нибудь узнаешь; но сейчас это тайна. Знай только одно, что, по всей вероятности, у меня будет из-за тебя ссора с матерью.

Сказав это, Карл отдернул занавеску и очутился лицом к лицу с Екатериной. Из-за его плеча выглянуло встревоженное и бледное лицо Генриха Наваррского.

– А-а! Вы здесь, мадам! – сказал Карл, нахмурив брови.

– Да, сын мой. Мне надо поговорить с вами.

– Со мной?

– С вами, и наедине.

– Что делать? – сказал Карл, оборачиваясь к зятю. – Раз уж нельзя избежать этого совсем, то чем скорее, тем лучше.

– Я ухожу, сир, – сказал Генрих.

– Да, да, оставь нас одних, – ответил Карл. – Ты ведь теперь католик, Анрио, так сходи к обедне и помолись за спасение моей души, а я останусь слушать проповедь.

Генрих поклонился и вышел.