Подошла товарищ Усманова, секретарь трибунала, с папкой в руках. Проговорила сурово:

— Хватит, Надырматов. Товарищ Чугунов тебе ничем не поможет: голосовали единогласно.

— Я не все сказал! Я вспомнил! Нужно сказать очень важное!

Меня опять повели под руки в клуб. Но пришлось ждать: судили начпрода городской больницы за воровство продуктов питания. Я смотрел на двустворчатые клубные двери, выкрашенные в красный цвет, и воспринимал все вокруг как во сне. В голове сплошная мякина, ни одной мыслишки.

— Артык! — чей-то жаркий шепот. — Я двуколку подогнал… Попробуй, а?

Я оглянулся: бледное худое лицо Кешки Софронова.

— Помнишь, как раненых спасали от басмачей? Я опять прикрою. Ты прорвешься, ей-богу, прорвешься! — он крепко сжимал рукоять маузера. — А потом разберутся.

Я отшатнулся.

— Нет, нет, Кеша…

— Так ошибка же, ты видишь, Артык… Если тебя к дувалу, то меня и подавно без суда и следствия… Кому же тогда верить, паря? Как жить?

— Не должно быть ошибок, Кеша, — пробормотал. — Сейчас все наладится… образуется… мы же честно… мы же все заодно, и трибунальцы и мы…

Двери распахнулись, и упитанного начпрода потащили к дувалу. Его короткие, толстые ноги волочились по земле, будто тряпичные. Челюсть отвисла, из груди рвались невнятные звуки. Так его сразил страх. Начпрода я знал хорошо: хватали его за руку не раз, но всегда выкручивался, обещал исправиться… Но теперь я в смятении смотрел ему вслед, во мне появилась трусливая, неподходящая для бойца жалость.

И вот я снова у стола.

— Что ты хотел сказать, Надырматов? — устало проговорил товарищ Чугунов.

В треснувших стеклах его очков отражались клубные окна с занавесками из крашеной марли. Товарищ Хуснутдинов пил прямо из чайника, фарфор стучал о его зубы. Все к чему-то прислушивались. И вот за конюшней громко и нестройно треснуло, едва слышный вскрик…

В мякине тотчас что-то заворочалось, заторопилось.

Говорить о побоище — наткнусь на Хамракула, о побеге бандита — Санько опять же. И у зеленого камня свой тупик — Адолят. Обсосанные огрызки прижали меня! О Рыскулове бы речь завести, но я ничего не знаю о нем!

— Позовите товарища Санько… — сказал я как можно тверже, глядя на занавески в очках. — Очень нужно.

— А все-таки? — допытывался матрос. Зачем втемную-то?

— Больше не буду надоедать, товарищи трибунальцы. Честное слово. Позовите.