– Шарпи! Крошка Дик Шарпи! – голос Хейксвелла, знакомый до отвращения, раздался из тьмы.

Стрелок поднялся на пару ступенек, решив не реагировать на выпады желтомордого ублюдка, но потом неожиданно для себя остановился.

– Что, Шарпи, тикаешь?

Хейксвелл, обмотанный отобранной у кого-то их собратьев-пленников рубашкой, кривлялся и хихикал, благоразумно не подходя близко к баррикаде:

– Думаешь, ты взял верх, Шарпи?

Голубые буркалы горели безумием, седые патлы были всколочены, а обычно жёлтая кожа приобрела неживой оттенок.

Шарп бросил караульным:

– Подлезет на пятнадцать шагов, пристрелите его.

– Пристрелите? – Хейксвелл захихикал, – Пристрелите! Ты – шлюхино отродье, Шарпи! Заставляешь этих славных мальчиков подтирать за тобой?

Обадия блудливо ухмыльнулся часовым и широко раскинул руки:

– Пристрелите меня, мои хорошие! Попробуйте-ка!

Щека дёргалась, превращая ухмылку в оскал.

– Вы не можете меня убить! Выстрелить можете. Убить – нет! И тогда я приду к вам и сожру ваши сердца!

Опустив руки, он убеждённо воскликнул:

– Вы не можете меня убить, мальчонки. Многие пытались, включая сифилитика, называющего себя вашим майором, но никому не удалось. И не удастся. Никогда.

Часовые притихли, устрашённые его злобой и непоколебимой уверенностью в собственной правоте.

Шарп яростно прошипел:

– Не пройдёт и двух недель, Обадия, как я пошлю твою помойную душонку сатане на завтрак.

Голубые глаза уставились на стрелка, не мигая. Хейксвелл ткнул в Шарпа указательным пальцем:

– Ричард-вшивый-Шарп. Я проклинаю тебя. Я проклинаю тебя ветром и водой, туманом и огнём. Камни пусть будут моими свидетелями!