— Нужно было догадаться, что безногий отец этой пострадавшей и есть искомое нами лицо. В описании конвойных казаков и э… родственницы Полковникова эта хромота фигурирует, — сказал штабс-капитан.

— Этот Филимон Блохин в штаб фабричной гвардии два карабина передал. Как раз казачьих. Это мне уже вечером рассказали, — неохотно признался Дугов. — Но хромота и одноногость — разные недуги. Кто мог знать…

— Теперь, может, и вообще не узнаем, — предрекла товарищ Островитянская. — Если этого Филимона действительно убили, то всё, приплыли.

* * *

Следственная комиссия не знала, да и не могла знать, что все было совсем иначе. Не Филимона-Гаоляна убили. Это он не убил.

Гаолян повторно вернулся в больницу поздно вечером. До этого побывал дома, полюбовался на разор и выбитое окно. Керосиновую лампу сперли, в сундуке тоже кто-то покопался. Кровь на полу… ну, это дело обыкновенное, Глашка замоет и выскоблит, она в этих делах упрямая.

О себе думать было незачем — раз на след вышли, значит доберутся. Был бы на двух ногах, можно было бы в бега пуститься, в Сибирь или дальше. Но с этакой приметой и равновесием…

Утеряно равновесие. Что-то не то наделали. Прав был Андрей-Лев. И Борьку жаль — его бы лихость, да на какое-то хорошее дело. Чтоб вырос, осмыслил, что да как. Но припозднившимися сожаленьями дело не исправишь. Кончилась боевая группа.

В мастерскую Гаолян не пошел — к инженеру приводить неприятности было незачем. У Андрея шанс выкрутиться все еще есть, пусть и небольшой. Идти в Смольный и добиваться встречи с Центром смысла не имелось. Окрепло подозрение, что там о действиях боевиков ничего не знают, кто-то без приказа работал, втемную, и цель этой самой работы не очень-то и поймешь. Ладно, пустое, что сделано, то сделано…

Филимон зашел в чайную и "разговелся". После огромного перерыва водка — дрянная, из чайничка — не порадовала. Словно разжиженного куриного дерьма глотнул. Гаолян через силу допил и никакого облегчения не получилось. Словно в полусне шатался по улицам, покупал что-то на гостинцы в больничку. Смутно все было, хотелось сесть прямо на панель, задремать. Это да, еще и шапку перед собой на мостовую бросить — подайте калеке убогому, убивцу неразумному.

Видимо, где-то все-таки подремал, потому как осознал себя бредущим по темноте. Голова была трезвой, ясной, хотя и болела. Оба браунинга на месте, узелок с парой яблок, ирисками и пряниками тут же. Ноги сами вели к больнице.

Ломиться заполночь через приемный покой, понятно, было не с руки — не пустят. Гаолян обогнул здание, постучался к истопникам. Дал рубль и показал узелок с гостинцами. Вошли в положение.