Юнкеров он увидел, идя по коридору, и сразу понял — вляпался. Но разворачиваться и убегать было бы смешно. Пятеро гадов, взопрели в шинелях и подсумках, слегка рассупонились. Но судя по настороженности и взглядам из-под фуражек — сообразили. Да и как тут не сообразить, ежели деревяшкой скрипишь и постукиваешь как мукомольная мельница. Но вскакивать наперерез не стали, пропустили к палате. Не решились сразу брать? Или добрые?

В палату Филимон не полез, да сонная нянька разом навстречу сунулась:

— Куда, бесстыжий?! Бабское здесь.

— Понимаю. Да утром уж недосуг будет. Не передашь ли дочери? Как она там?

— Так полегчало. Левый глазик уж вовсю видит, правый еще не вовсе. Не сомневайся, она молодая, отлежится. А ты иди, иди себе с богом. Не положено здесь. Ишь, водкой проклятой еще он дышит.

— От нервов принял, — признался Гаолян. Сунул рубль и узелок с передачкой. — Ты, родимая, передай на словах-то. Чтоб умницей была, головой думала. И еще скажи, пусть не сомневается — рассчитался я по ее долгам. Сполна.

— Ишь ты какой щепетильный. Уж передам, не сомневайся. Все дословно. Только ты ступай, не дыши тут отравой.

Юнкера в коридоре разошлись, маневрируя — двое пытались зайти со спины. Филимон, сунув руки в карманы, постукивал деревяшкой словно ничего не замечая. У дверей путь преградил безусый подпоручик:

— Стой! Задержан по подозрению. Стой, говорю!

Пальцы подпоручика со страшной силой сжимали "наган", аж побелели. Его двое сотоварищей полуприсели, готовя винтовку для исполненья "артикул три". Все трое в деле явно не бывали: офицерик стесняется револьвер в грудь направить, штыки вон тоже гуляют.

— Чего орешь, вашбродь? — Гаолян качнул головой в сторону встревожено высунувшегося из боковой двери дежурного фельдшера. — Не старое время, людям спать мешать. Уймись.

— Стой, говорю! Руки вверх! — вовсе уж разнервничался молокосос.

Филимон вырвал из карманов браунинги: один ствол вперед — в исказившееся лицо офицера — второй назад в сторону подступавшего "засадного полка". Явно вознамерятся прикладом угостить, а то и в спину пальнуть.

— Ты что, мерзавец?! — прошептал бледный как мел подпоручик. — Мы тебя пропустили, как человека, чтоб попрощался. Сдавайся, говорю!

— Ты, вашбродь, в следующий раз сразу стреляй, — посоветовал Гаолян, целясь в переносицу врага. — Оно милосерднее будет.

— Все равно не уйдешь, — храбро сказал офицер, наконец-то направляя револьвер в грудь задерживаемому.

Гаолян хмыкнул:

— Уйти, может и уйду. Но не убегу вприпрыжку это уж точно. Открой дверь, поговорим на прохладе. А то здесь клистирная гвардия уж обделаться готова.