- Господин Нехлюдов! – громко заявил Дмитрий, привлекая к себе еще больше внимания. – Мне искренне жаль, что я так сильно напугал вас! Мне так же, очень стыдно, что я поймал вас за руку, когда вы шарили в моих вещах. Но более всего, мне прискорбно, что я оскорбил вас своими необдуманными словами, когда пообещал проникнуть в вашу задницу стопкой монет. Но поймите меня правильно, я и подумать не мог, что выпускник училища правоведения [3] может обидеться на подобное предложение. Но теперь я вполне осознал всю глубину своих заблуждений, а потому искренне прошу меня извинить!

Все услышавшие эту речь застыли как громом пораженные, но больше всех, конечно же, сам Нехлюдов. Чиновник то бледнел, то краснел, потом схватился за грудь, на которой красовался значок в виде колонны с императорского короной наверху и надписью «законъ» [4].Наконец, он не выдержал повышенного внимания к своей персоне и бросился вон, провожаемый взрывом хохота. Смеялись все. Ржали как лошади драгуны и казаки, громогласно раскатывались артиллеристы, едва не падали с ног от смеха пехотинцы и даже Костромин, кажется, оценил спич своего недруга и скривил губы в недоброй усмешке.

- Что там происходит? – заинтересовался приступом веселья командующий и послал ординарца выяснить, в чем дело.

- Ничего особенного, ваше превосходительство, - объявил тот, когда вернулся. – Просто прапорщик Будищев перед Нехлюдовым извинился.

- Вот как? – удивился генерал и недоверчиво уставился на своего посланника, обоснованно подозревая, что тот рассказал далеко не все.

Покинув штаб, Дмитрий отправился в госпиталь. Что ему награды и чины? Что похвала Скобелева или козни Костромина? Он хотел видеть Люсию. Заглянуть ей в глаза, уловить слабый аромат ее кожи, почувствовать прикосновение рук и биение сердца. Раньше с ним такого не случалось и он, с недоверием прислушиваясь к новым для него ощущениям, старался понять, что же это?

Нельзя сказать, чтобы в палатах было тихо. Вовсе нет, одни раненые стонали, другие тихо бредили, а иные и не тихо, но вместе с тем, не было и тени того разухабистого веселья, которое охватило лагерь. Многие санитары, поддавшись этому соблазну, покинули своих подопечных и лишь три сестры милосердия не оставляли их. Подобно ангелам осеняли они своим присутствием эти мрачные своды, приносили питье, поправляли подушки, старались утешить потерявших надежду. Они, да еще отец Афанасий, были единственными свидетелями мук умирающих и еще живых.

- Потерпи, голубчик, - уговаривала Люсия молодого солдатика, лишившегося ноги. – Ты еще молодой, найдешь свое счастье.