О судьбе прикрывавшего отход командира никаких точных вестей не имелось. По здравому размышлению, не так и плохо. Если бы погиб, наверное, знали бы в опергруппе. А так все как-то уклончиво пояснили. Возможно, засекречено. Ну, когда-нибудь узнаем. О задержании гражданки Лизаветы и отходе группы от дома полковника Тимофей постарался изложить в рапорте подробно и правильно, накалякал сразу, как оклемался. Понятно, писать подобные бумаги еще не приходилось, но некоторые формулировки и обороты доводилось слышать от офицеров группы, так что поднатужился и написал. Не все гладко, ну, все ж из госпиталя излагал, дадут снисхождение. Гм, наверное, дадут. Рыже-задержанную старался не выгораживать, но изложил четко и ясно: содействие оказывала, пусть воспитания не советского, но может быть полезна и востребована для дальнейшей работы. Эх, самонадеянно для сержанта, едва ли одобрят, но не пропадать же рыжему человеку из-за малодушия и нерешительности отдельных военнослужащих? Пусть у нее шанс остается.

Рапорт передал особисту госпиталя, тот никаких удивлений не проявил – определенно знал, что подломанного сержанта сюда не из пехоты привезли. Через несколько дней особист зашел проведать, задал несколько дополнительных вопросов. Ничего прямо не сказал, но Тимофей уже слегка умел между слов читать: начальство в общем-целом довольно, рвать и метать пока не думает. Ну и хорошо.

Через день товарищ Лавренко был принят в комсомол. Без всяких формальностей и торжественностей, принесли билет, да поздравили. Тимофей не думал, что станет комсомольцем прямиком в больничных тапочках, но жизнь, она такая.

– Gentleman sat down at the table and picked up a newspaper, – бормотал ранбольной Лавренко, одним глазом подглядывая вучебник. Рука в гипсе удобно устроилась на застланной полотенцем спинке кровати, здоровая рука работала шилом, готовя туфлю к починке. Предмет обуви лежал на разостланной газете – нога у хирургической сестры узкая, мается, бедняга, подобрать новую пару туфель времени нет, а в сапогах неудобно. Как тут не помочь? И не потому, что брови черные вразлет, а чисто по-товарищески и для пользы общего медицинского дела.

Шило, учебник английского и прочие личные вещи больному оставили заезжавшие товарищи. Учебник пришелся очень кстати, поскольку читать было нечего – книжки из тощей госпитальной библиотеки шли нарасхват. Язык британцев оказался интересным, хотя и сложноватым, с румынским или сербским не сравнить. Тимофей подозревал, что после одоления книги произношение все равно останется молдавско-харьковским, но хоть так. Попадутся документы на языке союзников, суть-то уловить уже удастся.