Дальше мы работали в паре: я двигался впереди, а Гленн позади слева подстраховывал, подчищал. На этой позиции у него получалось лучше. Да и мне было спокойнее, не боялся пропустить удар слева. Противники попадались молодые, малоопытные. Одно дело поражать длинным копьем неподвижное соломенное чучело, а другое — всадника с щитом, который ждет твой удар, защищается и при этом еще и отвечает. С нападением у них худо-бедно получалось, по крайней мере, в щит мой попадали и один раз угодили в шлем, зато с защитой были проблемы. Видимо, на тренировках даже не отрабатывали такое. Предполагалось, что враг погибнет раньше, чем ответит. К сожалению для них, моя пика была быстрее и точнее. Поскольку доспехи чаще всего были кожаные, одного попадания было достаточно. Длинный наконечник, весь покрытый кровью, легко пробивал их, влезал в молодое тело сантиметров на десять-двадцать. Перед тем, как свалиться с коня, юный герой кривил лицо от боли и удивления. Последнего было больше. В молодости считаешь себя бессмертным. Осознание, что вот прямо сейчас умрешь, поражает своей нелепостью.

Впереди началось бурление. Повстанцы уже не напирали на нас, а разворачивали своих лошадей. Это германцы смяли их левый фланг и начали заходить в тыл. Связка всадник-пехотинец, которую я наблюдал еще в македонской армии, отлично работала и против конницы повстанцев. Трудно победить, когда тебя атакуют одновременно на двух уровнях. Обычно сосредотачивают внимание на всадника, хотя пехотинец, как по мне, намного опаснее, потому что его копье, особенно если атакует справа, часто замечаешь только в самый последний момент, когда не имеешь возможности уклониться или закрыться, потому что щит держишь в левой руке.

Пространство впереди разрядилось, и я подогнал шпорами Буцефала. Наступал самый приятный момент боя — преследование проигравших. Вверх по склону холма быстро не поскачешь, поэтому я быстро нагнал двоих и обоим вогнал пику между лопатками. За третьим гнался дольше. Он был в римском железном шлеме без назатыльника. На скаку часто оглядывался. Лицо показалось мне знакомым. Нагнав повстанца, не стал убивать, а развернул пику и ударил задней частью древка по шее. От души влупил. Даже показалось, что снес голову. Затем понял, что это шлем свалился. Всадник продержался на коне еще несколько секунд, после чего как бы нырнул с него, не выставив вперед руки, висевшие безвольно. Я остановил Буцефала, развернул и подъехал к оглушенному. Он лежал на спине, неестественно вывернув руки. Это был один из знатных эдуев из свиты Эпоредрикса, которого, по словам Литовикка, якобы убили римляне. Что ж, слова эдуйского вождя чуть не стали пророческими. Я подумал, что Гая Юлия Цезаря порадует такой пленник, не стал убивать. Сняв с него массивную серебряную гривну, два серебряных браслета в виде змеек и пояс с золотой пряжкой, на которой висели деревянные ножны с бронзовыми кольцами и наконечником, пустые. Уверен, что отважный воин не вспомнит, где потерял спату. Страх плохо дружит не только с логическим мышлением, но и с памятью.