– Что тут прикажете делать? Не уважить – человека обидишь, откажешь в последней просьбе. Уважить – врага наживёшь. Зойка ведь злопамятная… Ты, кстати, куда, домой? Пошли, до смолы провожу.

И правда, пора. Воробьишко притих. Он по-свойски устроился в моём кармане, лишь изредка вздрагивал от громкого лязга столкнувшихся железнодорожных вагонов. Я всё время держал наготове вопрос о вибростоле, но дядька Петро не давал вставить и слова.

– Привалило работы! И дёрнул же чёрт Ваську-крановщика лишку ковшом зацепить! С одной стороны, полувагон глубокий, дна из кабины не видно, а с другой – опытный работяга, пора бы уже и руками слышать нагрузку на рычагах. – Около нашего островка провожатый затормозил. – Мне дальше нельзя. Начальство сказало, что будет теперь строго присматривать. Слышь, Кулибин, не детское это дело, но больше просить некого. Отнёс бы ты бутылку Ваньке Погребняку, не в службу, а в дружбу, а? Зойка тебя не будет ругать: дитё есть дитё. Сказали ему отнести, он и отнёс…

– Что я, не понимаю? Давайте, схожу передам.

– Вот молодчага! Ну, Сашка, уважил! – Пётр Васильевич достал из штанины бутылку «Столичной» и плотный комок мелочи, аккуратно завёрнутой в мятый бумажный рубль. – Смотри сдачу не потеряй!

Дядьку Ваньку я не узнал. Он сидел между двумя сыновьями, откинув исхудавшее тело на деревянный забор. Как его искорёжило за время недолгой болезни! Пиджак, надетый поверх пижамы, сидел на плечах, как на вешалке. А ведь пару недель назад он не сходился на животе.

– Что тебе? – с недобрым прищуром спросил Валерка и сдвинул меха.

Услышав его голос, дядька Ванька приподнял голову и уставился на меня провалами глазниц. Там, в глубине, упрямо тлели зрачки.

– Вот, – достал я из-за пояса злополучную водку, – и сдача ещё, рубль девяносто три. Петро со смолы просил передать. Сам он не может. Кран у них с рельсов упал, полная железка начальства.

Никто не спешил вставать брать у меня бутылку или хотя бы откликнуться словом. Младшие Погребняки смотрели на старшего, который давился приступом боли. Я это понял по скрипу зубов и натянувшейся коже на скулах.

– Плохо тебе, па? – спросил самый старший, Витька, худой кадыкастый пацан, почти уже парубок. – Может, за лекарством сходить?

– Сидеть! – оборвал его дядька Ванька. – Отпустило уже. Чей это мальчонка?

– Деда Дранёва внук.

В измученных болезнью глазах вспыхнула искорка узнавания.

– Сашка?! А я тебя, брат, не узнал. Совсем уже взрослым стал! Садись рядом с нами на брёвнышко, послушай, как Валерка играет, а водку поставь под скамейку… Давай, сынок, «Дунайские волны».