Если раньше он еще сомневался, да и страх играл немалую роль, то теперь… Проехав по почти полностью разрушенной Бухаре и вдоволь наглядевшись на многочисленные и до сих пор не погребенные трупы ее жителей, он уже не колебался.

От изобилия покойников его стало мутить, едва они въехали в некогда великий город. Несколько раз аль-Рашид, будучи не в силах справиться с рвотными позывами, слезал со своего невозмутимого верблюда и надолго задерживался возле пересохшего арыка — желудок выворачивало чуть ли не наизнанку. Трупы были повсюду — обезображенные, изувеченные, гниющие. У многих вспороты животы, монголы искали там серебряные дирхемы и золотые динары.

Широких, раскидистых платанов и чинар, под сенью которых так славно отдыхалось в знойные летние дни, тоже не было. Степняки вырубили их подчистую. Многие дома, правда, оставались целыми, так же как и караван-сарай[68], но веяло от них каким-то унынием и заброшенностью. А главное — вонь. Удушливо сладкий запах гниющей плоти еще долго преследовал купца. Не меньше десятка верст отмерил он, удаляясь от бывшей семивратной жемчужины Средней Азии, прежде чем аромат смерти немного отстал.

Вдобавок это зрелище оказалось неожиданным для купца, и он с досадой подумал, что зря поверил рязанскому князю Константину, который чересчур полагался на своих предсказателей. Понадеявшись на его слова, аль-Рашид, подъезжая к Бухаре, опрометчиво считал, что у него в запасе уйма времени до той поры, пока под стенами города окажется проклятый степняк. Однако расчет купца на то, что он успеет кого-то предупредить, а кого-то спасти, оказался неверным. Как выяснилось, неведомый княжеский звездочет ошибся, и очень сильно — на целый год.

Вот тогда-то, наглядевшись на жалкие развалины города, аль-Рашид и определился до конца, ибо купец всегда и всюду в первую очередь созидатель, а повелитель монголов был разрушителем. Они сходились лишь в одном. Как торговые пути объединяют державы, так и Чингисхан соединял воедино земледельческий Китай, диких кочевников степей и великую некогда державу шаха Хорезма в единое целое. Но и здесь тоже имелись различия. Ибн аль-Рашид и ему подобные делали это с помощью мира, всячески укрепляя его, ибо он выгоден каждому торговцу. Цементом им служили товары и серебро с золотом. Великий потрясатель вселенной тоже крепил его, но с помощью войны, склеивая свои обширные и весьма разношерстные территории исключительно жестокостью и кровью. И арабу стало окончательно ясно, что ему не по пути с монгольскими воинами.

Прибыл аль-Рашид в сопровождении корукчиев[69] в ставку Чингисхана уже под вечер. По дороге в уютную некогда долину, окруженную со всех сторон невысокими пологими холмами, где располагалась ставка, купца несколько раз останавливали многочисленные разъезды, но всякий раз разочарованно отпускали — выручала пайцза.