В общем, первый день работала с обеих сторон одна только артиллерия, офицеры же остальных войск слонялись по лагерю без дела, просили друг у друга зрительные трубы, стараясь разглядеть вражеские позиции. Но даже и в самые лучшие, разглядеть что-либо полезное было невозможно. Поэтому ближе к полудню я вернулся к позициям своего полка, где в самой большой палатке, какую нашли, пили все офицеры его. И не важно, командовали ли они кем-либо или же были так называемыми рядовым офицерами. Бытовало и такое название в нашей Добровольческой армии.

Под грохот пушек и гаубиц мы пили скверное вино – а где его хорошее-то достанешь, по такому времени? – и беседовали.

– Завтра жаркая будет битва, – мрачно вещал ротмистр Коренин. – Ядра ретраншемент пугачёвский основательно разнесут, но укрепления останутся. Я так мыслю, что туда Суворов направит инфантерию, штурмовать рогатки и вагенбурги.

– А когда же по вашему размышлению, господин ротмистр, – усмехнулся поручик Ваньшин, – в ход пойдёт кавалерия?

– День на второй, – без каких-либо колебаний ответил вместо него капитан Холод, – никак не раньше.

– Да бросьте вы, капитан, – отмахнулся неприлично оптимистичный Ваньшин, – после этакой-то артиллерийской дуэли инфантерия живо ретраншемент бунтовщицкий возьмёт.

– Из-за таких вот господ, как вы, поручик, – сказал я, – мы и воюем с бунтовщиками уже третий год. Шапками закидать хотели их, батогами перепороть, не ждали, что против нас весь край поднимется, суть едва не пол России. Их всех не перепорешь. Теперь они нас батогами запарывают! Про Деколонга вы рано позабыли, Ваньшин.

– Ну вы сравнили, Ирашин, – даже не обиделся поручик, – корпус Деколонга, с нашей-то силищей!

– И пугачёвцы уже давно не те, что Деколонга били, – заметил Коренин, – всяко сильнее тех, что били нас под Казанью. И больше их к тому же.

– Больше, положим, нас, – заметил Михельсон, – и две наших главных силы это артиллерия и кавалерия. А вот инфантерия, пожалуй, у Пугачёва лучше. И потому ретраншемента нам в первый день не взять, даже при такой артиллерийской подготовке. Рогатки легко выправить, а габионы новые набить. Будет ретраншемент, как новенький. Почти.

Такие вот разговоры вели мы до самого вечера под дурное вино, чёрствый хлеб и камнеподобную солонину. А когда солнце скрылось за горизонтом, и темнота накрыла землю, Михельсон поднялся и сказал, закрывая наше импровизированное собрание:

– Довольно. Посидели и будет. Завтра рано поутру будет общее построение, так что отправляйтесь по палаткам. Спать, господа офицеры, спать.