– Ну и неправда, неправда! – запротестовали остальные.

– Ещё отпираются! – в шутку возмутился Вяземский.

Росский только улыбнулся и вновь склонился над картами.

В просторной палатке, настоящем шатре, где он устроил свой штаб, гудела докрасна накалённая печка, а за пологами грубой парусины завывал ветер. На Ливонию обрушилась настоящая зима, как никогда ранняя, и низкие тучи старались вовсю, засыпая снегом пустые поля и перелески.

Росский смотрел на карту.

Млавская бригада всей массой нависала над засевшим в Анксальте фон Пламметом. И не просто нависала – всячески показывала, что вот-вот пойдёт на приступ: гусары Княжевича, уланы Страха и донские сотни не вылезали из сёдел, рыща по ближним вражеским тылам и то и дело сшибаясь с озверевшими от эдакой наглости чёрными драгунами. Подоспевшие темрюкцы тоже требовали своей доли боя и получали её – «волки» фон Пламмета были не из тех, кто легко уступает поле.

И во весь богатырский рост вставал вопрос: что делать командиру Росскому? Прусские наёмники и ливонские ополченцы засели в крепком месте. Сколько их там, неведомо. Пленные отговариваются незнанием, но, если верен твой расчёт, Фёдор, и там на самом деле три дивизии да ливонские ополчения, впору думать, как бы тебя самого фон Пламмет глиной не обмазал да с яблоками в печь не поставил.

Миша Вяземский предложил «выманить неприятеля на восток ложным отступлением, присоединить по ходу дела все отставшие полки наши и обрушиться на врага, лишённого защиты своих редутов». Идею с жаром поддержали гвардионцы и гусары, даже Сажнев ворчал что-то одобрительное, армейские отмалчивались, но сам Росский лишь покачал головой.

Давать встречный бой, да не просто встречный, а обернув отход в наступление, – это очень, очень сложно и рискованно. Тем более с таким противником, как фон Пламмет. Это вам не османские паши. Конечно, слава Буонапарте в памяти толкалась и ворохалась, нашёптывая сладким и лживым голосочком, мол, а ты чем хуже, Фёдор Сигизмундович? Иль в солдат своих не веришь? В оружие русское? Иль ты не гвардионец? Жизнь одна, всё равно помирать, и какая радость командиру-гвардейцу старость на козетке встречать, глухим, беззубым да полуслепым?

Росский только тряс головой, отгоняя негодные мысли. Нет, военное искусство – наука строгая. Случались во все века чудеса, сотня тысячу останавливала, тысяча десять тысяч гнала, но плох тот командир, что на чудо оное полагаться станет и на себя лавры Александра Великого примерять. А вот окружить фон Пламмета, да так, чтобы он сам того не заметил, – совсем другое дело.