А ты? Ты сам отпустил ли её? Ведь и твой отец преподал тебе великолепный урок ненависти, не так ли? Ты порицаешь меня. А сам? Ты. Сам. Что?

Ты ударил меня прямо в развёрстую рану, надо признать. И да, мы действительно куда больше похожи, чем я мог бы предположить. Эта извечная игра в любовь-ненависть, словно попытка угадать погоду, будет ли ясно или пойдёт дождь, поцелует ли тебя тот, кто является средоточием всего мира, или накажет. Рабство. Унизительнейшая из его форм — добровольное рабство чувств. Секунды и минуты, часы и дни в раболепном ожидании милости или наказанья. Мне казалось, я совершенно отвык от такой жизни, что именно твой отец избавил меня от этого маятника ожиданий и страхов, но позже я осознал, что просто переложил, перенёс на него привычную мне форму подчиняться и раболепствовать. Сместив с божницы собственного отца, я заменил его идеальным портретом того отца, который у меня мог бы быть, и, надо сказать, никто лучше императора Юань не подошёл бы на эту царственную роль. Ведь каждый из нас царевич внутри себя, и властвовать над нами может только император Суши, не так ли?

У тебя был выбор, мальчик. Тот твой тебетский друг, что пытался научить тебя любить эту гадскую жизнь. Он обладал даром выковыривать из её жирной грязи жемчужины даже там, где их трудно было бы заподозрить, отчего же не он стал светильником в твоём алтаре?

Наука любви труднее науки ненависти, ты наверняка знаешь это и сам. Я не смог обуздать своих собственных демонов, не смог преломить гордыню. Шераб Тсеринг уязвлял мою гордость, а император пестовал её. Кому проще довериться? Тому, кто учит палкой, или тому, кто балует? Я поздно понял, что баловством не учат, что лелеять собственные пороки тебя учат только затем, чтобы потом использовать их. Жестокий урок. Сколько крови пролито. Сколько слёз. И всё это время мой настоящий, мой собственный отец невозмутимо взирал на то, как я всё глубже и глубже погружаюсь в пучину этого безумия… Я никак не пойму: он настолько равнодушен или его развлекают мои потуги?

Я думал о том же самом, когда думал о своём отце. Его извиняло лишь одно обстоятельство — он владыка, повелитель, вершитель судеб. Другой отец не оставил бы меня на попечение нянек, он держал бы меня при себе, учил сложному искусству жить, наставлял, просто был бы рядом, так я говорил себе в те минуты, когда особенно сильно злился на него. Но другого отца, в отличие от тебя, судьба мне не подарила, пришлось довольствоваться дворцовым укладом, где ты, словно волчонок в стае, учишься отнимать кусок у своих же братьев, готовых сожрать тебя в любой момент.