Она висела, подхваченная крюком под здоровенный сияющий хвост, бугорчатый, покрытый крупными шероховатостями, страннокожистый, не рыбий, Марко лёг на спину и подполз под неё, чтобы посмотреть ей в морду, это было так страшно, смотреть ей в глаза, как будто бы она нападала на тебя, но Марку захотелось проверить себя, перебороть свой страх, он лёг на спину и, упираясь, как кузнечик, в тёплые доски палубы согнутыми ногами, подполз прямо под неё и поднял глаза вверх. Господи, сколько у неё было зубов! Насколько взгляд мог проникнуть в её пасть — всё тянулись зубы, и Марку вдруг представилось, что вся она полая до самого хвоста и вся изнутри покрыта этими страшными зубами, которых там сотни и тысячи, она казалась совершенно мёртвой, но глаза её, эти мёртвые глаза, не выражали ничего, кроме голода, сумасшедшего голода и ярости. Марку очень хотелось по-маленькому от одного только этого мертвеющего взгляда и людоедской «улыбки», полумесяцем рассекающей большое, как лодка, тело, но он же был мужчина, он юнга, без пяти минут настоящий моряк, он сжал ладошкой свою смешную детскую пипирку, так, что стало больно там внизу, и тихонько выполз из-под акулы, стараясь не расплескать то, что чудом удерживалось в сошедшем с ума мочевом пузыре.

Мимо шёл матрос, он повернул голову, чтобы подмигнуть Марку, в руках он нёс деревянный таз с очистками, рыбьими внутренностями и подобной ерундой, и вдруг мёртвая акула грациозно повернулась и в одно мгновение выхватила у него огромный кусок мяса с внутренней стороны бедра, жадно перехватывая его пастью и рвя, и чавкая, как пёс, лицо матроса вмиг помертвело, он попытался удержаться, оперевшись на фальшборт, но кровь хлестанула из него, словно лава забила из вулкана, выплеснувшись на добрый десяток шагов, и он умер от кровопотери прежде, чем команда пришла в себя. Отец заревел как раненый, схватил багор и одним ударом рассёк акулу сверху донизу, из неё хлынул поток полупереваренной рыбы, какие-то куски, что-то ещё, глиняный кувшин и ботинок, он особенно запомнился Марку, этот старый кожаный ботинок, ещё добротный, крепкий мужской башмак, явно когда-то сидевший на ноге несчастного, познакомившегося с этой бессмертной тварью слишком близко. Марко было подошёл к акуле, но отец предостерегающе крикнул, и, точно в ответ ему, она ещё несколько раз дёрнулась так сильно, что команда в ужасе отшатнулась, и в этот момент Марко снова увидел её одуревшие от неутолимого голода глаза и поразился тому, что, прощаясь с жизнью, уже без желудка, без внутренностей, она всё ещё хотела жрать, убивать, рвать поддающуюся плоть сотней зубов.