Он рассеянно посмотрел на Седого Ху. И прислушался к вою мириад демонов, что намертво впечатался в его память. Они бушевали где-то там, за тонкой каменной иглой. Сейчас их голос не пробивал толщу пространств, сколотых ею, однако он был там, звал, проклинал, повелевал. Демоны не были акулой, они были несопоставимо страшнее. Он снова вспомнил мертвеющее лицо матроса и спросил:

— О каких страданиях ты говоришь? Чего я мог бы избегнуть, если б сколол этой твоей заколкой дыру в своей груди? Страдания? Что такое эти «страдания»? Демон, вырвавший из моей груди нечто, меня не пугает. Но если хотя бы одно из этих существ проникнет сюда, ты думаешь, старый чёрт, я смогу пережить осознание того, что я впустил его сюда? Ты думаешь, что я смогу вынести тот факт, что я и только я буду являться причиной тех разрушений, которые нанесёт этот монстр? Вот где будут страдания. Мне жаль тебя. Ты прожил сто семьдесят лет только затем, чтобы прожить как можно дольше. Ты просто дышал, ел, спал и срал на сто лет дольше, чем обычный смертный. И это всё? А зачем нужна твоя никчёмная жизнь? Ты думал, что я смогу, как ты — наплевав на всех, — бессердечно избавляться от собственных бед, игнорируя чужие страдания? Ты думал, что тебе предстоит весёлый спектакль, что я буду мучаться выбором? У меня нет выбора. Ты сделал за меня выбор. Я не могу даже тронуть этой заколки. Никто с той сто-роны больше не пройдёт в наш мир.

Седой Ху не слушал. Он становился всё прозрачнее, покидая это странное междумирье, его морщинистое лицо по-прежнему ничего не выражало. Марко пытался как-то оскорбить его, но потом подумал, что кричит на призрак, от которого остался лишь туманный слоистый след на поверхности сонной ряби.

«Миг искреннего сочувствия искупает долгие века ненависти», — сказал голос Шераба Тсеринга. Марко открыл глаза.Двадцать семь.

Яванский корабль более всего напоминал праздничную корзинку с подарками. Он каким-то чудом удерживался на поверхности воды, Марку казалось, что всё это золотое узорчатое великолепие никак не может обладать плавучестью. Огромный, даже по сравнению с флагманской джонкой покойного Хубилая, он позвякивал тысячами тонких золотых и серебряных чешуек, сияя как украшенная огнями дворцовая башня.

— Как вы поплывёте на этом кошмаре? — улыбнулся Кончак- мерген, глядя, как длинная вереница яванцев, разодетых как попугаи, чинно взбирается по сходням. Улыбка разбила его лицо сотней лучиков. Он сильно сдал, постарел и даже слегка ссутулился.

— Ну уж нет, спасибо, — улыбнулся в ответ Марко. — Эта расписная кадушка слишком нарядна для меня, пойду вслед на Хубилаевой джонке. Яванцы сначала обиделись, что я пренебрёг приглашением, но я сказал, что должен охранять принцессу, а она не может вступить на палубу их корабля, пока не выйдет замуж за их принца.