Абрам зашёл в опочивальню и увидел совершенно другую картину, нежели вчера. Пётр высоко сидел на подушках, вид его был почти здоровый, как и до болезни. Опять он был полон энергии и жажды деятельности. Он диктовал Макарову какой-то указ, что-то про рыбу, про кости, да про клей. Когда указ был готов, он размашисто подписал его и обратил взор на вошедшего Абрама.

– Вот, Абраша, сынок, на поправку кажися пошёл. Мне вчерась катеризацию исделали эти изверги (он указал взглядом на Блюменпроста), так я пряо и ожил. Ты не поверишь, здоров, как и ранее. Только слабость ещё в членах чувствуется. Ну ничего, даст бог, выкарабкаемся.

И уже обращаясь к Макарову.

– Слушай, друг любезный, распорядись-ка, что бы барабаны заткнулись, говорить мешают. Да и распорядись-ка ешо насчёт обеду, а мы пока с Абрамом Петровичем поболтаем, покалякаем.

Макаров нехотя поднялся, подозрительно посмотрел на Абрама, постоянно оглядываясь, двинулся к дверям. Когда он вышел, Пётр быстрым движением полез под подушку, достал какую-то бумагу и быстро сунул её в карман Абраму.

– Тихо, сынок, потом прочтёшь, сейчас не смотри. Как поправлюсь, обговорим детально.

Макаров вернулся очень быстро, подозрительно оглядел Абрама и срывающимся голосом сказал.

– Ваше Величество, распоряжения мною отданы, сей момент барабаны прекратят И далее, обращаясь уже к Абраму.

– А вас Абрам Петрович просит господин фельдмаршал, князь, Александр Данилович Меньшиков, принести обед Государю Императору.

Абрам вопросительно посмотрел на Петра. Пётр нахмурился, потом улыбнулся и тихо сказал.

– Иди, иди сынок, помни, что тебе сказано было.

Абрам вышел. В конце залы толпилась челядь дворовая с подносом, на котором стояло большое блюдо с гречневой кашей и куском парной осетрины. Ему передали поднос и он торжественно внёс его в опочивальню. Поставил на столик рядом с кроватью и отступил. Пётр хитро усмехнулся, взял в руку ложку и, обращаясь к Макарову промолвил.

– Друг любезный, Алексей, Васильевич, составь-ка мне кумпанию, что-то одному мне йисти не хочется, кусок в горло не лезет. А ведь каша-то знатная, салом гусиным заправлена, ох, хороша… Давай, давай, крыса канцелярская, отобедай со мною…

Макаров побледнел, только сумерки зашторенной опочивальни скрыли его мертвенную бледность.

– Я сыт, ваше величество, да и ложки нету…

– А ты моей, поешь-ка немного, отведай, а то подумаю ещё, что вы меня отравить надумали…

– Что вы, Ваше Величество, да как можно-то…

Дрожащею рукою он взял у Петра ложку набрал каши и положил её себе в рот.

– Давай ешь ещё и глотай сукин сын, глотай гадёныш!