– Вы будете похожи на простолюдина…

Но подчинилась под его взглядом. В мертвенном молчании, которое сопровождалось потрескиванием пламени в очаге да щелканьем ножниц, прошло полчаса. Когда Урсула закончила, Эккехард взял в углу кухни метлу, сам смел остриженные волосы и, собрав все до последнего волоска, бросил в огонь.

На следующий день были похороны. Чуть позже зачитали завещание.

Отто зашел в кабинет почившего три года назад барона, сел за стол, бросив папку с документами, переданными ему судьей, принялся деловито перебирать их. Эккехарда он заметил, когда тот остановился перед столом.

– А вот и маленький Айке, бедный сирота! – с улыбкой произнес Отто. – Несчастная Шарлотта… Сделала меня твоим опекуном. И это лучшее решение моей больной сестры за всю ее жизнь. Слишком она тебя баловала, Айке. Частные учителя, поездки. Вот не получилось бы у твоего отца отсудить обратно поместье, жили бы как все остальные люди. Эти суды, бесконечные тяжбы стоили ему жизни. Он предпочел умереть, чем потерять дом и прислугу. Глупец и невежда! Ради чего делалась десять лет назад народная революция?

Эккехард не ответил. А Отто продолжал разглагольствовать, перебирая бумаги и жадно всматриваясь в опись имущества.

– Нет, Айке, время буржуазии давно прошло. Сестра словно жила в прошлом – заставляла прислугу называть вас титулом, который у вас давно отобрали, соблюдать этот дурацкий этикет. Заставляла тебя изучать поэзию. Лучше возьми и почитай газеты. Узнай, что происходит в стране! Какие политические подвижки! Самое лучшее, чтобы выбить из твоей головы всю эту дворянскую дурь, – отправить тебя в какую-нибудь военную школу. Хоть сапоги сам научишься чистить. Тебе сколько лет уже? Пятнадцать?

– Двенадцать. Не думаю, что в военной школе меня научат чему-то новому.

– Почему же?

Отто оторвался от бумаг, и первое, что он увидел, – дуло нацеленного на него новенького «Вальтера».

– Я попадаю в глаз вороны со ста шагов, – произнес Эккехард. – Оружие всегда держу в порядке и чищу сам, в отличие, как вы заметили, от сапог.

– Ты кого пугаешь, маленький баронский ублюдок? Не сможешь…

– У меня даже рука не дрогнет. – Мальчик произнес это так уверенно, с какими-то совершенно недетскими твердостью и спокойствием, что Отто сразу поверил.

Его неприятная насмешка не успела исчезнуть и теперь медленно превращалась в натянутую растерянную улыбку, потом в гримасу негодования и страха.

– И любить мне вас совершенно не за что, дядя. Это ведь завещание? Шварцер!

Черт спрыгнул с его плеча, махнул хвостом по строкам, уничтожая запись об опекунстве. Глаза у Отто выпучились, как у задыхающейся рыбы. Жидкие, только начавшие седеть волосы встали дыбом. В груди же образовалось чувство тяжести, будто на сердце нагромоздили груду камней.