Огюст глубоко вздохнул.

— Просто тут столько разговоров, уже голова кругом…

Перед дверью мы замолчали и вошли в нее чинно, делая вид, что нисколько не беспокоимся.

Адмирал сидел, опираясь на высокие подушки, и что-то писал, положив бумагу на особую лакированную дощечку.

Я с удивлением посмотрел на Огюста. Выглядел Колиньи совсем не так уж плохо, и даже преспокойно поскрипывал пером по бумаге. Так, так, значит, ранен он не в правую руку… А в какую должен был? Тут моя память решительно дала сбой. Как бы то ни было, стрелял в него все равно не тот человек, которому этот выстрел всегда приписывался, по банальной и уважительной причине собственной безвременной смерти. Но прочие известные факты, как будто, на месте? Стреляли недалеко от резиденции Гизов, и герцог, о чем уже было немало разговоров, наконец покинул город. А может, это была как раз его светлая идея обвинить во всем испанцев, чтобы выиграть время? Все может быть. Нельзя же отрицать и кое-каких интриг, происходящих в этом месте и времени закономерно, а не привнесенных извне… Может быть, и нельзя… Но отчего-то упорно казалось, что инициатива давно и безнадежно перехвачена.

Адмирал поднял взгляд, повел головой и коротко взмахнул пером, отсылая всех, кто находился сейчас в спальне, кроме нас с Огюстом, прочь. Поклонившись своему командиру и одарив нас подозрительными взглядами, свита прошествовала мимо, оставив нас наедине.

— Я вижу вас снова, молодой человек, — проронил адмирал с сухой иронией, когда мы приблизились. — Уж не об этом ли вы меня предупреждали?

Я посмотрел на его перевязанную руку, неподвижно лежавшую поверх покрывала.

— Это было всего лишь вероятно, господин адмирал.

Колиньи кивнул, прикрыв глаза, положил перо на бумагу и удобней откинулся на подушки. Огюст подхватил дощечку с письмом и убрал ее на стоявший рядом резной столик.

— И вы говорите, нет никакого заговора? — поинтересовался адмирал, не открывая глаз.

— Думаю, что есть, и не один, — ответил я. — Без них ведь не бывает.

Колиньи улыбнулся едва обозначившейся улыбкой в уголках тонких высохших бледных губ.

— Дайте мне вашу руку, — произнес он, подняв в воздух свою здоровую кисть.

Я поднял руку и коснулся его пальцев — они были сухими и горячими. По-прежнему не открывая глаз, он быстро перехватил мою руку, несильно сжав запястье. Это меня насторожило — прислушивается к пульсу? Как поступил недавно и я? Нет, это еще ни о чем не говорило, он не мог быть «вторым» — он в слишком большой опасности, да и возраст и здоровье — совсем не те. И все-таки он прислушивался к моему пульсу, чтобы понять, насколько я с ним правдив. Что ж, достаточно старый метод. И что ни говори, не надежный. Как правило, человек не может лгать, не беспокоясь. Но вот отчего именно он беспокоится, если он все-таки беспокоится — этого не разобрать.