Колиньи перевел взгляд на Огюста.
— И все-таки, как это будет выглядеть? Как то, что я напуган, хотя напуган вовсе не я? С этим я утрачу часть моей силы. Уж не на это ли и рассчитывают мои враги?
— Ваши враги могут даже ничего не узнать, если и впрямь ничего не случится, — вставил я. Огюст чуть встрепенулся, и снова оба посмотрели на меня.
— Но почему вы так думаете? — спросил Колиньи. — Откуда такая мистическая уверенность — почему именно завтра?
— Потому что завтра — воскресенье, — напомнил я. — Мессы в эти дни пышнее, и их посещает больше всего прихожан — в этот день легко проповедовать, чтобы кого-то на что-то толкнуть. И это день праздности, а именно праздность рождает чудовищ.
— Удивительно, — задумчиво проговорил адмирал. — Что ж, считайте, что сумели меня убедить. — Огюст вздохнул с облегчением и почти просиял, напряжение спало, хотя бы ненадолго.
— Полагаюсь на вашу совесть, — ввернул адмирал.
Почему в последнее время все выбирают именно это слово?
— Почему ты спросил об отравленной пуле? — спросил я Огюста, когда он вышел проводить меня, а свита адмирала вернулась к своему повелителю.
— Он был так упрям, — покачал головой Огюст. — И мне кажется, он чувствует, что ему осталось жить недолго. В нем есть какая-то обреченность.
— Может быть, в нас ее больше чем в нем? — Мы молча посмотрели друг на друга.
— Все это так странно, — проговорил наконец Огюст, — знать что-то и не иметь возможности ни с кем этим поделиться, ведь никто этого не поймет. Все равно, что возвращаться из мертвых и пытаться объяснить, что там не рай и не ад, а что-то совсем другое, для чего на языке живых даже нет названия.
— А ты пытался объяснить ему, что есть некая третья сила, одинаково враждебная тем и другим?
— Разве он мне поверит? — печально отозвался Огюст.
— Потому, что ты общаешься с нами? — спросил я.
— И поэтому — тоже. И кроме того, мы же сами не знаем этого точно.
— Что ж, будем надеяться, что в ближайшие дни хоть что-то кому-то станет ясно, — вздохнул я.
Огюст вздрогнул и посмотрел на меня волком.
— Ты знаешь, о чем я.
— Думаю, что знаю, — угрюмо сказал Огюст.