Я ответил ему цитатой.

— Говорилось: «Оставь нас и дай нам идти своей дорогой». И был ответ: «сердце мое полно жалости, я не могу этого сделать». Такие дела, профессор.

— Je veux vous inviter… к себе, в Питер. Вы же понимаете…

— Понимаю.

— Едем немедленно.

Часом позже.

— Вера! Как тебе не стыдно! Тебе не говорили, что подслушивать нехорошо?! А в ментальном пространстве, так и неприлично!

— Ни капельки, братик! Я с детства знаю — тебя только оставь без присмотра, потом убирать замучаешься. И что из того, что ты вырос? Как был разгильдяем, так им и остался. Даже не удосужился заметить, что за тобой присматривали! Так я им магнитофон сожгла — здесь им не тут!

— Гулять с щенком будешь?

— И гулять, и кормить — куда же я денусь… Только возвращайся скорее, мы ждать будем.

— Обещаю!

— Салон-вагон? — удивленно протянул я, войдя вслед за Ильей Николаевичем в правую дверь внешне ничем не примечательного вагона. — Да кто ж вы такой, на самом-то деле, а?

— Не берите в голову лишнего, Юрий Михайлович, — отмахнулся Вельяминов. — Вагон перегоняют в Ленинград, а то, что мы в нем едем, всего лишь дружеская любезность хорошего человека.

Профессор явно лукавил. Судя по подобострастно выпученным глазам одетого в новую, с иголочки униформу проводника, все было намного интереснее.

Неопределенно махнув в воздухе тонкими пальцами аристократа, Илья Николаевич распорядился:

— Тимофей, голубчик, сообрази нам чего-нибудь… эдакого. А то у молодого человека маковой росинки во рту с утра не было.

— Будет исполнено, — произнес наш проводник, после чего скрылся в недрах вагона. Он так напрягался, изображая усердие, что приобрел несомненное сходство с сосредоточенно гадящим котом. Терпеть не могу лакеев по жизни!

— Пока не принесли ужин, мне надо немного поработать, — сказал я своему спутнику.

— Да ради бога! Вот, располагайтесь. Как видите, письменные принадлежности в зажимах. Чувствуйте себя как дома, Юрий Михайлович.

— Ну, дом у меня нескоро будет — пробурчал я, вытаскивая из зажима лист бумаги.