Халиль, — а это и вообще характерно для вожаков, — обладал исключительной реакцией, а неожиданная опасность как будто еще и утроила ее. Он успел заметить прыгнувшее ему прямо в лицо крупное насекомое и ударил его в лет так стремительно, что сбил его на землю и тут же — наступил, подсознательно ожидая едва слышного хруста, но вместо этого, как будто прострелив подошву, в ногу снизу-вверх ударила боль. Немыслимая, ослепительная, не имеющая в человеческом языке подходящих эпитетов, потому как те, которым довелось попробовать, уж наверное молчат, она клещами сжала внутренности, в жестокой судороге сковала мышцы и лишила возможности не то, что вскрикнуть, но даже и застонать, и хрип, который издал Халиль Газиев, был выдавлен из его глотки спазматически сжавшимися мышцами. Ощущение несколько напоминало то, которое бывает от удара по яйцам, — но настолько же превосходило его, насколько сияние дня превосходит свет ручного фонарика. Мышцы превратились в кисель, стали водой, кости — растворились и перестали держать, а земля — вдруг надвинулась и ударила его по глазам. Откуда-то донесся панический, одинокий звук автомобильного мотора, страшная, задыхающаяся ругань русского, тугой хлопок, пронзительный свист и отдаленный глухой раскат. В стиснутую судорогой грудь по прежнему не проникало ни молекулы воздуха, муки удушья на какой-то миг сравнялись с убийственной, никуда не девшейся болью, а потом сознание его начало гаснуть. Когда же оно вернулось к нему вместе с крохотным глоточком воздуха, оказалось, что он уже лежит на спине, а русский стоит над ним, держа изящно отогнутыми пальцами правой руке небольшой шприц, а в левой — водительские права гражданина Газиева Х.Г. Чумазое, поросшее мерзкой белесой щетиной лицо кавказского пленника улыбалось.

— Лежишь, горный орел? Признаться, — ты меня напугал. Я уж думал, что опаздал с противоядием и ты сдохнешь, так и не узнав всего, что тебе положено перед началом дальнего пути. Моего, так сказать, напутствия. Я, надо сказать, благодаря тебе стал почти что доктором, но тебе не в силах помочь даже мое искусство. Это я только сказал — противоядие, а на самом деле — та-ак. Отсрочка минут на пять-десять. Говорить ты, понятно, не можешь, но, может быть, все-таки чувствуешь, что обосрался. А если не чувствуешь, то поверь на слово непредвзятому человеку: ты наложил в прямом смысле полные штаны. По-хорошему то это должно быть мне совершенно безразлично, но увы, — я доволен. И уж тем более зря я делаю это, — лицо Постникова исказила судорога и он с размаху ударил бывшего хозяина в глаз зажатым в кулаке шприцом, — но что поделаешь? Людская природа несовершенна, мой обосранный орел. И ты во многом прав относительно моих несовершенств, но сам-то, сам — с какой стати ты решил, что способен контролировать человека, который умнее тебя на порядок? Это так же эффективно, как погоня за ласточками на паровозе, но при этом куда опаснее, чем кататься на тигре. По-всякому либо авантюризм, либо глупость. А ведь у тебя был шанс: твои веками наработанные штучки прекрасно действуют на гнилую интеллигенцию, и на меня поначалу подействовали, я даже чуть не принял тебя за демоническую личность, которой бесполезно противиться, но демонических личностей все-таки не бывает, и ты сам испортил себе все дело. Знаешь, — когда? Когда заказал мне этот идиотский Наш Ответ "Тамагавку". Я в то же мгновение понял, что ты все-таки идиот, что сверхчеловеческого в тебе — как в говне брильянтов, и все тут же стало на свои места. Представляешь? Один миг, — и все для тебя кончилось, а ты этого даже не заметил. Ты на самом деле умер уже тогда, — только больше месяца не знал об этом. Ну да ничего. Лучше поздно, чем никогда. Ты перестанешь дышать в ближайшее время, гости твои — уже передохли все, до единого, ни один не спасся. А вот я — буду жить. Не знаю, соответствую ли я твоему представлению о Настоящих Мужчинах, но кое-что в духе твоих представлений на этот счет я сделаю. Мои букашки, — он поднес к глазам судорожно, одной диафрагмой дышащего Халиля нечто, напоминающее кузнечика с короткими, как у самолета, крыльями, с стрекозиными глазами и длинным зазубренным жалом между глаз, — залегли вокруг дома кругом в полкилометра, так что никто сюда не подойдет. Сейчас я выжгу ваше осиное гнездо. Потом я вернусь домой. Теперь, — он потряс правами, — я знаю, кто ты такой, так что узнать, кто твои родственники и где они живут, будет не сложно. Твоего старого папу я повешу на его собственных воротах, и никто не вступится. Я поразбиваю головы твоим сыновьям, пока не выросли. Возьму за ноги, — и головой об стенку, знаешь? Я изнасилую твою дочку и забью ей между ног пустую бутылку. А если кто-то из твоих соплеменников попробует мстить, я залью ваши горы особым коктейлем, от малой толики которого пузырится и растворяется кожа, а глаза — лопаются и гнилой жижей вытекают из глазниц. Они будут с визгом ползать по земле, прежде чем подохнуть. Такое вот радикальное решение проблемы с вашей знаменитой кровной местью. А сейчас — прости, пойду. Дела у меня неотложные. Так что поскучай тут покамест без меня.