Переводя дух и с ненавистью глядя на дверь, за которой скрылся русский, Мугамба поймал себя на мучительных попытках вспомнить, — кого или что напомнил ему визитер? И только потом, по прошествии порядочного времени, когда он давно уже оставил эти бесплодные и, вообще говоря, ненужные воспоминания, — вспомнил. Генерал учился в Париже, городе куда более бандитском, чем об этом думают иностранцы, достаточно долго жил в Нью-Йорке и Чикаго, которые в этом смысле тоже имели вполне заслуженную славу, и именно поэтому отыскал в памяти подходящий образец: гангстер. Дельцу понадобилось решить щекотливую проблему, он обратился в мощный мафиозный клан, и оттуда явился представитель. Молодой, но уже вполне сложившийся мерзавец из числа самых перспективных, обещающих со временем занять самые первые места в иерархии банды, и разговаривает с ним именно так, как надлежит говорить гангстеру — с лохом, пусть даже и платящим ему деньги за определенную работу. Совершенно та же манера поведения, та же грубая определенность слов, обращаемых к фраерам, та же внушительная, деловитая хмурость, и та же предельная бесцеремонность, протекающая от твердого знания, что вот он — не сам по себе. Что он — представитель силы, всегда стоящей за его спиной, не связанной никакими законами и условностями, а тронуть его — обозначает бросить вызов всей этой силе.

В данном случае аналогия была полнейшей, и разницу составляло, разве что, только то, что банда за спиной негодяя была, по слухам, неизмеримо крупнее и опаснее, а сам он — куда более тщательно отобран и подготовлен. Отведя данному явлению соответствующую клеточку, навесив на него имя-ярлычок, Мугамба даже несколько подуспокоился, как парадоксальным образом успокаиваются пребывающие в бегах, когда арест все-таки уже состоялся, или больные неизвестно — чем, когда диагноз, даже сколь угодно скверный, в конце концов устанавливается.

Верный взятым на себя обязательствам, — это было тем более не обременительно, что соответствовало собственным интересом, — Миротворец уже на следующий день был там, где жили намгали. Его видели беседующим с влиятельным местным мгангой, — Бекеле, и то, как он угощал седого негра сигаретами. Больше он не ходил в селения намгали, зато прямо на следующее утро в лагерь миротворцев явился мганга. Глаза старика, отлично знавшего себе цену, личности сильной и властной, на этот раз были как у больной собаки. Он непременно желал увидеть молодого русского офицера и добился своего. Они беседовали наедине, прямо у ограждения лагеря, но издали было видно, как старик настойчиво просит миротворца о чем-то, а тот всем своим видом являет непреклонный отказ. Как он поворачивается, чтобы уйти, а мганга в отчаянии хватает его за плечо. Как он оборачивается. Как отстраняет колдуна, норовящего то поцеловать ему руку, то опуститься перед ним на колени. Прямо в пыль. Очевидно, сердце его несколько смягчается, потому что разговор, кажется, все-таки получает продолжение. Старик приходит каждый день, робко дожидается в сторонке, когда русский выйдет, они отходят в сторонку, о чем-то быстро толкуют, старик получает сигареты и поспешно удаляется восвояси.