— Так, так. — Поощрил его Островитянин к дальнейшему рассказу. — Ну?

— К сожалению в известных былинах отсутствуют прямые указания, — необыкновенно напыщенным тоном проговорил Михаил, — и поэтому всякого рода перестраховщики, ориентируясь на якобы имеющиеся, а на самом деле — в высшей степени сомнительные косвенные признаки, получили возможность утверждать, что для подобных целей использовались исключительно утренняя роса, но я предлагаю самым решительным образом разрушить этот предрассудок…

— И что скрывается, — поинтересовался англичанин, — за всей этой злокачественной демагогией?

— Ну это же элементарно! Нынче же испробовать непременно Вечернюю Росу!

— Только сейчас придумал? Все, включая ересь и концепцию?

— Да. Но давно хотел. Видишь ли, — тут неподалеку есть чрезвычайно подходящее место. Холм, на котором тысячу лет тому назад было языческое капище.

— Тоже выдуманное?

— Чистая правда! В этих местах люди жили уже в каменном веке. Правда — навряд ли это были русские или даже хоть какие-то предки русских, но главное — традиция, а она неплоха.

— Н-н-да? Ну, если захватить с собой того самого виски, то можно попробовать. А когда примерно?

Это была почти бесконечная в этих местах и по этому времени года вечерняя заря, когда почти нереально — дождаться такого неба, которое можно было бы назвать в полной мере — "ночным". Когда над деревьями, над холмами, или над удаленным лесом, — не важно, — необыкновенно долго светит розовая кайма, а от нее — никак не может стать густо-синей, ночной полоска неба, до полуночи, и дальше оставаясь зеленовато-голубой и светлой. Но уж зато понизу, в зарослях, в кустарнике, в ложбинах, темно было по-настоящему, и никакого толку не было от узенького серпика только два дня, как народившейся Луны. А их путь, как на грех, лежал в место темное, в ложбину на округлом, просторном боку пологого холма, наполовину заросшую одичавшей сливой и смородиной. Мало-помалу она выравнивалась, под ногами вместо лиственной прели начала ощущаться молодая травка, а потом показалось то самое место, — более-менее ровная площадка, находившаяся, впрочем, не на самой вершине. Тут виднелись остатки исполинских трухлявых пней, темнел жилистый, угрюмый бурьян мало что не в рост человека, и — видна была та самая вершина, место голое и безлесное.

— Ведьмин Холм, — указал пальцем Островитянин, — это, как его, — Лысая Гора. У нас такие считаются чем-то вроде местного Брокена.

— А говоришь — не отсюда, — неопределенно проговорил Михаил, скидывая одежку, — потому что это у нас считается, что на Лысую Гору непременно должны слетаться ведьмы… Чего смотришь? Са-амая пора…