— Не продается, — затряс патлатой головой хозяин, но потом, видно, засомневался, — или продать?

— Продавайте, Иван Ильич, тут и думать нечего, — солидно порекомендовал Михаил, — дело, — согласен, — не в деньгах, зато чертова уйма народу ваш пейзаж посмотрит, в свете будут знать и помнить, что был такой Иван Ильич, художник огромаднейшего таланта — но скромный, сам себе цены не знавший. Продавайте иностранцу, не сомневайтесь.

— Скажете тоже, — махнул рукой явно польщенный хозяин, — и, к примеру, — сколько?

— Ваша вещь, — пожал плечами Островитянин, — вам и цену назначать.

Помедлив, будто в нерешительности, хозяин зажмурился от собственной наглости и выпалил:

— Двести рублей!

— Так не пойдет, — медленно покачал головой Майкл, — давайте я вам заплачу пятьсот, а вы всем будете говорить, что тысячу.

— Это, значит, так по-вашему, по-иностранному полагается? Вовсе без стыда?

— Мы просто считаем, что он не имеет никакого отношения к делам. Уверяю вас, — так никому не хуже, а если не лучше, то уж, во всяком случае, — удобнее.

— Чудно как-то… А! Была ни была! По рукам, коли так, — и айда обмоем…

В ход пошли помидоры прошлогоднего посола, без всяких признаков порчи, но настолько резкие, злые и соленые, что из глаз вышибало слезу, а в голове англичанина мелькнула мысль, что вот это, пожалуй, может считаться образцом первобытной грубости вкуса, без изысков, без малейшей утонченности и без всяких нюансов, к подобному — не привыкнешь, тут уже необходима какая-никакая, но наследственность.

Что бы там ни говорили всякого рода умники о том, что во всех алкогольных напитках — одно действующее вещество, опьяняют они вовсе на разную стать. Отличалась в этом смысле от всех прочих и здешняя substancia absoluta: по мере увеличения дозы нарастала особая, изнутри идущая замороженность, не сонливость даже, а — Оцепенение, простое и без подтекстов. Гости давно уже молчали, не будучи вполне уверены даже в том, что присутствуют при происходящем, но хозяин, возбужденный хорошей компанией, явно испытывал подъем.

— Вот философы, — говорят, — смысл жизни две тыщи лет ищут, никак не найдут, измудрились все, до драк доходило, — а по-моему все про-осто…, - он выпил, и похлопал по округлому боку банки, — вот он где. А я пос-спорю, што прав, потому что мне они никакими словами ничего не докажут, а я — пожалста! Хоть кому! Пусть все приходют, — я ф-фсем докажу, потому как на себе убедятся. По честности любой мужик признает, что когда оно есть — почти што ничего больше не надо… Ну, по молодости, когда еще играет, — куда ни шло, а потом — все-о, шабаш! Потому что, — вот он, смысел-то, и ясен без всяких слов.