— Бывает так, — поощряюще сказал Михаил, — что в расчетах того… ошибаются.

Иван Ильич задумался:

— Не-е, — он покачал головой после паузы, — теперь — не-е. Я ведь чего? Встаю рано-рано, сна, почти что, и совсем нет, так перво-наперво примешь стакашку, у меня специальная утренняя стакашка стоит, синенькая, прям у изголовья, подождешь, когда придет, оденешься, этак, неспехом, — и во двор. Солнышко встает, небо голубое, птички щебечут, — а у меня есть. Примешь маленькую, закусишь, — повозишься в огороде, кабанам сваришь, вот возишься, — а она есть. Часок-другой повозишься, потопчешься, — и домой, еще одну маленькую, перекуришь… Ох, — он счастливо вздохнул и махнул рукой, — да что говорить… Вот раньше, — да…

— А зимой как?

— Так я ж и говорю, — слегка нахмурился хозяин, недовольный тем, что его перебили так резко, — раньше — бывало… Первую зиму того… усугубил. Чтоб наяву, — так нет, врать не буду, а глаза закроешь, — так да, видел. Будто черти по избе ходют и папиросы курют. Веришь-нет? Обратно же, — темно, пока свет не зажгешь, а вставать, чтоб свет зажечь, — так страшно… Ну, — и лечишься, понятно. Так и усугубил: какие там черти, — в такой ад угодил, где ничего нет! Меня самого почти что совсем не было… Ой, паразиты-ы! Не знаю, как и оклемался-то тогда, какому заступнику свечку ставить. Тогда первые картиночки и намалевал, — штоб передышку, значит, сделать. И с тех пор, — все: выше меры не усугубляю…

Картиночки, ради которых, собственно, их и привез сюда лихой, развинченный Сашка, надо признаться, — производили впечатление. Очевидно, — все-таки сам по себе дар в иных случаях лежит как-то отдельно от всей остальной личности, которая определяет в таких случаях только тематику и тональность.

Лютая, стылая ночь царила на холсте, наивные звезды в ледяном небе вонзались в глаза, как ледяные гвозди, и то же небо с теми же самыми звездами виднелось сквозь окна лишенных крыш, безнадежно мертвых, давно уже остылых руин, а на первом плане, освещенная луной, шествовала Смерть в балахоне с откинутым клобуком и с косой, и полная луна в черном небе, заливавшая холодным светом всю эту картину, сама была как угловатый череп. Блекло-желтый, серовато-белый, черный — видно было, что картину писали без специальных красок, какими-то белилами и подобными же субстанциями — оставляли впечатление совершенной безнадежности, казалось, что и самой Смерти-то на картине тоскливо и уже нечего делать в том краю. И еще ряд картонок в этом роде.

— И сколько, к примеру? — Деловито осведомился Майкл. — Почем просишь?