— Вы бессердечный человек, пан Михал, — печально проговорил тот, — а еще и законченный циник. У вас нет ничего святого.

— Ага. А вы, надо полагать, каждый вечер, запершись, включаете полонез Огинского и льете под него светлые слезы. И уже неоднократно под него же стрелялись.

— Бывало, от вас ничего не скроешь. Мне вас даже жаль, потому что вы даже представить себе не можете, как облегчают душу вышеуказанные слезы. И непременно, непременно светлые.

— И пули, — тем же возвышенным стилем подхватил Михаил, — непременно, непременно свинцовые. Ладно, это все треп. Правду сказать, я чуть не упал, когда увидел тебя в этой обители. Так что рассказывай, как докатился до жизни такой.

— Если можно — поподробнее. До какой именно — такой?

— До такой, что Ты! Здесь!! Работаешь на КАЗНУ!!! Правду сказать, я видел всякое, и меня давно уже не удивляют самые диковинные гримасы судьбы, но такое мне не приснилось бы даже в кошмарном сне!

— Это долгая история, Миша…

— А мы никуда не торопимся, — перебил тот, устраиваясь поудобнее, — есть время по крайней мере до того момента, когда немчура, наконец, переварит полученные впечатления…

— Она еще печальная. А так как причина на самом деле совершенно банальна, это еще и неинтересная история.

— Тогда пунктиром.

— Постный сожрал. Вот и вся, в принципе, история.

— Действительно, — куда уж банальнее… Во волчара!

— Смею заметить, — мягко проговорил Богуслав, — не так. Не волк. Гораздо гаже и как бы не страшнее. Раттенвольф. Это…

— Спасибо. Я знаю этот миф. "Крысиный волк". Остроумно. И, — да, пожалуй, точнее.

— Тут все сошлось одно к одному. И Сашка Воронов сплыл с концами, так что начался дележ наследства, княжья усобица, набеги соседей и прочие явления во весь рост, — а тут как раз возвращается другой пропащий, потому что природа все-таки пустоты действительно не терпит, и ежели в каком-то месте убудет хотя и несколько азартный но, в общем, вполне вменяемый Ворон, на его место непременно должен кто-то присовокупиться. Что он и сделал. Развел мочилово, какого не видели уже лет десять, кого не убил, того напугал до поноса, потом тесно ему, блядю, стало, полез к соседям, Удмуртию под себя взял. Пермь! Татария, правда, устояла, отбились… Потом и вовсе далеко от дома начал шарить… Глянул я, какая каша заваривается, два раза уцелел не знаю уж, каким чудом, вижу — нет дела, головная боль одна, и непонятно, что творится, да и… Веришь — нет, — до сих пор не знаю, его ли это сволота, или того, — реакция окружающих… Я ж ведь не так всех держал! Я ж ведь хотел, чтоб народ доволен был! А этот… Одним словом, — композитор я хороший, а вот глава Семьи из меня, как оказалось, вовсе никакой.