— Для того, чтобы воспылать нежными чувствами к этому отроку, нужно быть не то, что мазохистом, а прямо-таки самоубийцей. Больше всего этот нежный отрок, этот очаровательный цыпленочек напоминает Зигфрида в молодости.

— Скулы подкачали. Скорее, — все-таки Микулу Селяниновича.

— И не говорите, — поддакнул Майкл, — совершенно жуткое создание. И, главное, сам не отдает себе в этом отчета. Страшно подумать, во что превратится хотя бы годам к двадцати.

— В чудовище. — Пожал плечами Михаил. — Но это по нашим с вами вырожденческим меркам. На самом деле, — просто-напросто в Силу. Настолько чистое ее воплощение, насколько это вообще возможно.

— Практически, — Островитянин усмехнулся настолько криво и мимолетно, что усмешку можно было спутать с нервным тиком, дернувшим его правую щеку, — если отбросить вашу Толкиеновскую терминологию, — это обозначает "вождь". Всех этих моторизованных мальчиков, по сравнению с которыми эсэсовские самокатчики просто отдыхают. Всех этих многочадных отцов и многодетных матерей, из которых каждый распоряжается мегаваттными мощностями. Всех этих пилотов-любителей с таким парком всевозможно-всяческого летающего железа, что впору вполне приличной стране. Многие пилотируют?

— Треть. А из молодежи, почитай, все. Кто что, понятное дело…

— Почему-то я так и думал. Так вот, когда, лет через десять, кто-нибудь, вовсе не обязательно тот самый ариец со скулами, укажет всему этому какую-нибудь цель, — они будут заодно. Очень даже своими друг другу, а вовсе не порознь, как это мне доказывал давеча один занудный всезнайка.

— Ну, — это еще не весь Советский Союз.

— Безусловно. Но, видите ли, меня не оставляют опасения, что может хватить и этого. Только поймите меня правильно.

— Неизбывное человеческое качество — проникаться. Что видел сам, лично, то и считать наиболее важным. БЖЗ он не видел, и поэтому не боится.

— Слава богу, что не видел. Мне и этого достаточно.

— О! Что я слышу? Вам — и вдруг достаточно информации? Теперь я чувствую, что и впрямь повеяло германским духом. Прямо-таки Гете: "Остановись, мгновенье!" — не напомните, что вслед за этими словами содеялось с Фаустом? Не боитесь?

— Это не то слово. Я постоянно пребываю в самой откровенной, позорной панике, причем настолько долго, что уже привык.

— Это ты — долго? Да ты понятия не имеешь, что это такое — "долго"! До-олго он! Подружке своей будешь рассказывать!

— Какой из?

— Шалунишка, — Михаил погрозил ему пальцем, — впрочем, можете рассказывать всем. Хороший рассказ только выигрывает от повторения. Но только ты ошибаешься. На самом деле ты еще и понятия не имеешь, что такое — настоящая паника. И каково оно — истинное смятение. Гарантирую — не хватит никакой привычки.