— Я не доверяю этому человеку и презираю его также, как и вы, — прорычал он. — Но есть ли у меня теперь выбор?

Ответом ему была тишина. Действительно, выбора не было

* * *

Кардинал Ришелье, узнав о Брейтенфельде, не стал вздыхать и охать. Охи и вздохи были не в его манере. Он вообще не сказал ни слова, его сухощавое, умное лицо осталось полностью бесстрастным. Ни единого намёка на свои чувства и мысли.

Но он тут же отпустил своих помошников. И затем, сидя в одиночестве своего кабинета, начал писать письмо.

Дорогой мой Валленштейн.

Приветствую, и да прибудет с тобой Господне благословение. Читая эти строки, известия о Брейтенфельде уже, конечно, достигли тебя. Я уверен, ты помнишь разговор, который у нас когда-то был. Я искренне сожалею, что не прислушался к твоим советам и предупреждениям. Мне казалось в то время, что действуя в том направлении, что ты предлагал тогда, не достигнуть взаимной пользы. Я уверен, ты легко поймешь что я имею в виду, без дальнейших подробностей. Если ты до сих пор думаешь, как и прежде, дай мне знать об этом.

Ришелье.

* * *

Пока его враги — тайные и явные — сговаривались против него за его спиной, король Швеции продолжал усиливать свои позиции в центральной Германии. Он предоставил разбираться с Лейпцигом оконфузившимся саксонцам, а сам поспешил за отступающей армией Тилли. Два дня спустя он захватил ещё три тысячи пленных в небольшом сражении при Мерзебурге. 21 сентября, через четыре дня после Брейтенфельда, он взял внезапным штурмом Галле, и решил позволить теперь своим людям отдохнуть и восстановить силы.

И хотел пока поразмыслить, что предпринять дальше. Разномастные союзники и советники уже начали склонять его действовать во множестве разных направлений.

Это было существенно важно. Какой бы путь он бы ни выбрал, Густав-Адольф был уверен в одном. Под Брейтенфельдом мир изменился навсегда.

Брейтенфельд. Брейтенфельд — навсегда!