— Федя! Федор!

— Очнулся!

— Слава Богу! — это вырвалось у Лизаветы, и она немедля покраснела.

— Ты чего ж не слушаешь? — с некоторой даже обидой сказал Ниткин. — Лизавета с Зинаидой так старались, а ты…

Федор вздохнул. Ну не объяснять же сейчас, при девчонках, что ему привиделось?

Он вновь подумал о тех бумагах, что им вручил профессор Онуфриев, перед тем, как они оказались — или должны были оказаться — в прошлом иного временного потока, в «чужом» 1917-ом, в роковом Октябре, который иные считали началом кошмара и ужаса, а другие — началом становления совершенно новой, невиданной, справедливой жизни.

Записи эти бесследно исчезли и, самое печальное, Федя напрочь не помнил, что же в них содержалось. Правда, теперь, со всплывающими из глубин памяти подробностями, может, проявятся и они?

А вот Петю Ниткина, похоже, куда больше заботила сейчас перспектива окончательно проиграть пари.

Лизавета настаивала, что они с Зиной «разрешили загадку», доказав, что простой смертный никак не смог бы никуда исчезнуть с вокзала; Петя же спорил, что это никакое не «решение», поскольку он, кадет Ниткин, в ангелов, конечно, верит, но никак не может понять, как можно принять за аксиому их непременное вмешательство в данном конкретном случае.

Зина с совершенно невинным видом предложила окончить пари «боевой ничьёй» с тем, чтобы «обе стороны в знак дружбы обменялись бы выигрышами» — и Лизавета с Петей немедленно залились краской.

— Нет-нет, — поспешил Ниткин, — мадемуазель Лизавета, я с превеликой радостью освобожу вас от необходимости…

Зинаида как-то подозрительно прищурилась, и Федя понял, что пора вмешиваться.

В общем, следующие два часа они провели за лото, а потом отправились провожать мадемуазель Зинаиду. Точнее, отправился Петя — Федору хватило ума отстать.

…Дома всё шло, как обычно на Святках, вот только сестра Вера где-то пропадала и мама, прижимая пальцы к вискам, делала выговор папе:

— Видано ли это дело! Девица, гимназистка, гуляет невесть где!.. Тальминова её исключить может, им же вообще запрещено одним ходить!..

— Ну, дорогая, да кто ж за этим следит сейчас, в век победившего суфражизма! — оправдывался папа. — Сама ж Веру воспитывала — мол, взрослая девица, сама всюду ходит! Небось с подругами сидят, модные течения обсуждают — этих, как их, символисты?

— Ох! Ну нельзя ж настолько не интересоваться увлечениями собственной дочери! Символисты уж давно как отошли! Футуристы у нас теперь и акмеисты[1].

— Ну, вот значит их и обсуждают, — примирительно сказал папа. — Ещё небось рукописный журнал делают.