– И мне в кои веки нечем тебя согреть, кроме еще одного бесполезного халата. До чего ж глупая штука – смокинг! Чтоб я еще раз…

Он властным движением обхватил мои плечи, свободной же ладонью с силой прижал мою голову к своей все еще держащей крахмал манишке.

– Отдохни, Нелли. Еще неизвестно, сколько нам ждать.

Я вздохнула, согреваясь не столько теплом, сколько ощущением его близости.

Вместо мыслей в голове звенела пустота, чувства тоже как-то сжались и окостенели. Ночь длится и длится. Ночь, длиною во всю мою предшествовавшую жизнь.

– Я разбужу тебя.

– Нет… я не должна… нельзя…

Я, в который раз, вцепилась в деревянные бусинки четок. А ведь еще думала: класть ли их в вечернюю сумочку, где носовой-то платок еле умещается? Вот и оказывается, что чётки при себе надлежит иметь всегда.

Синицын, опять как-то неожиданно, вышел в коридор, оставив за собой приоткрытую дверь.

– Ваше Величество… Mademoiselle… К сожалению, мне нечем порадовать. Мы делаем все возможное, но…

– Он в сознании? – Ник вскочил на ноги. – Что с ним?

– Был в сознании… Недолго. Он погружается в коматозное состояние. Если нам не удастся этому сейчас воспрепятствовать, из комы он не выйдет. Боюсь, что положение оставляет желать лучшего.

Там, за спиной врача, происходило какое-то движение, тихо звучали озабоченные голоса, настолько тихо, что мне понадобилось напрячь весь обострившийся слух, чтобы услышать далекое:

– Мы его теряем.

Глава XLII Эшу

Глава XLII Эшу

– Тогда пустите нас к нему, – Расслышал ли и Ник эту фразу, упавшую лезвием гильотины? Неважно, довольно было и слов Синицына. А главное – выражения его лица.

Хирург даже не подумал возразить – это тоже было страшней страшного. Он лишь посторонился, пропуская нас в палату.

Роман лежал на каким-то высоком сооружении, на первый взгляд – слишком ажурном и неудобном для человеческого тела. Оно состояло из каких-то блестящих стальных сочленений, распорок, стержней. Множество трубок, проводов и проводков обвивали его, словно гигантский кокон. Прозрачные жидкости поблескивали в перевернутых стеклянных сосудах, обхваченных зажимами штативов. В изножии ложа стояло небольшое белое возвышение, где размещались какие-то приборы и экраны. За ним сидел еще один врач – темноволосый молодой человек в очках. Второй стул стоял у изголовья, там сидела послушница.

Простыня, прикрывавшая тело Романа, была какой-то невыносимо белоснежной. Из-за нее, единственно из-за нее, лицо казалось таким серым. Словно посерели и волосы, не отливающие больше золотом. Черты заострились и одновременно отяжелели.