Она стояла на тропинке, стиснув кулаки, с лицом, искаженным гримасой боли и отчаянья.

– Мы можем решить эту проблему! – воскликнул Каппель, взяв ее за руки и заглянув в лицо.

– Нет, ни за что, – она отвернулась. – Только вот черного террора нам не хватало, потому что он будет хуже, чем красный и белый терроры вместе взятые.

– Отчего же?

– Черная гвардия делает все, за что ни возьмется, самым лучшим образом. Даже террор.

– До меня дошли сведения, что производство новых черногвардейцев приостановилось. Это их рук дело? – спросил Каппель.

Татьяна Николаевна кивнула:

– Чем ближе мы к победе, то сильнее встречаем сопротивление в своих же рядах. Пока над их головами висел меч большевизма, они закрывали глаза на все – на Черную гвардию, на установку Зиверса, на мои способности. Все средства были хороши, если они – для их спасения. Но теперь, когда стрелка весов качнулась в нашу пользу, началось это чистоплюйство. Такой ценой победа над большевизмом для них уже неприемлема. Вы, конечно, побеждайте себе и дальше, но знайте – мы вас осуждаем и точно спасибо не скажем.

– Вы точно не хотите? – черногвардеец не договорил.

– Нет. Я же сказала. Я подчинюсь им. Я безжалостна к врагам, но перед друзьями и союзниками бессильна.

– Что они хотят?

– Владыка Сильвестр говорит, что для русского православного человека государство, конечно, важно, но вот только Бог важнее… Я должна как можно скорее избавиться от скверны. Стереть все чужие личности из себя и принудить Черную гвардию к тому же… духовному подвигу. В качестве искупления.

Генерал Каппель, как стоял, так и бухнулся ей в ноги – прямо на снег. Корона слетела с его головы, обнажив влажные растрепанные волосы. Обхватив ее сапожки руками, он прижался щекой к их меховой оторочке:

– Матушка! Татьяна Николаевна! Христа ради, не губи. Позволь красных победить, а потом делай что хочешь. Только не сейчас. Это ведь как нож в спину всем, кто ради тебя черные короны принял, бессмертную душу свою на кон поставив.

Она наклонилась к нему, обхватила его голову пальцами:

– Владимир Оскарович, дорогой мой, ну зачем же вы так? Не настолько со мной все плохо. Непротивление – еще хуже непредрешенчества. Если можно победить – нужно победить. Я так считаю. Если проиграем – тогда и будем придумывать разные оправдания – про то, что поражение Белого движения было, в итоге, лучшим исходом, и мы сделали этот выбор осознанно, чтобы прекратить боль и страдания с обеих сторон… Но сейчас-то нам это зачем? Ни к чему совершенно.

– Значит, они вас не окончательно перемагнитили? – с надеждой спросил Каппель, поднимаясь и отряхивая снег с шинели.