Любава кое-как пыталась сына в чувство привести.

Получалось плохо. Но когда в ход пошли нюхательные соли, Федя не выдержал. Расчихался, глаза приоткрыл…

– Феденька! Приходи в себя, сынок! Надобно!

Федя глаза открывал, как из омута выплывал. Черного, жутковатого…

– Маменька?

– Федя, с тобой все хорошо? Что она с тобой сделала?

С точки зрения боярина Платона, с Федей-то ничего не случилось. А вот с девушкой…

– Фёдор, ты что помнишь-то?

Голос боярина словно какую-то плотину прорвал. Фёдор огляделся, наткнулся взглядом на обрывки девичьей рубахи – и лицо руками закрыл.

– Ох!

– Это не впервой? Такое? – озарило боярина.

Фёдор ссутулился еще больше.

Любава рот открыла, да тут же его и закрыла. А боярин приказал со всей строгостью:

– Рассказывай, Федя.

– Рассказывать нечего, – глухо отозвался царевич. – Было однажды. Руди порадеть решил…

– Еще и Руди?

– Он мне такую же девку подсунул. И… случилось. Тело он потом вынес, никто ничего плохого и не подумал. Татей ночных обвинили.

– Та-ак… только один раз?

– Да.

– И тоже… она тоже рыжая была?